– Тайком – напрасно, – признала я. – Но почему я ускользнула тайком? Потому что от вас спасу нет. Вы перед друзьями меня опозорили. Об этом ты хоть подумал?
– Джимми, ты проскочил на красный, – вмешалась мама. – Смотри на дорогу. Семейный совет потерпит до дома.
– О нет, – простонала я. – Никаких семейных советов. Я…
Я осеклась. И как заору:
– Поворачивай! Поворачивай! Я телефон забыла на столике! – Я заколотила кулаками по спинке папиного сиденья. – Поворачивай обратно!
Папа крутанул руль. Машина развернулась.
Закричала мама.
В лобовом стекле вспыхнули ослепительные огни.
Я увидела искрящиеся капли дождя. Словно бриллианты, сияющие в ярком свете.
Ощутила мощный толчок. Меня швырнуло вперед, потом назад.
А потом раздался грохот. Оглушительный треск бьющегося стекла и скрежет металла.
В ярком свете я видела, как папина голова дернулась вперед. Видела, как он треснулся лбом о рулевое колесо.
Нас по-прежнему разворачивало. Машина продолжала движение. Казалось, свет окружает нас со всех сторон, швыряя из стороны в сторону, словно океанские волны.
Я видела, как мотнулась папина голова. А потом услышала треск, и поняла, что у него треснул череп. Я знала это. Точно знала.
Я слышала, как раскололась папина голова, видела его рассеченный лоб, видела, как взметнулась фонтаном темная кровь и хлынула по его щекам сплошным потоком.
Моя голова мотнулась вбок. Задняя дверца распахнулась. Вой ветра ворвался в машину. Я увидела, как Морти выскочил на дорогу.
«Морти, вернись…»
А потом обрушилась боль. Она прострелила затылок и разлилась по телу. По груди… по ногам… в голове… Ослепляющая боль.
Я ослепла… Нет… Я умерла.
Яркий свет устремился ввысь. А я тонула… тонула в бездонной мгле.
4
А потом – свет возвращается.
Бледный, водянистый свет, в котором витают темные формы. Движущиеся пятна. Как будто смотришь в камеру со сбитым объективом.
Слышу ропот голосов – близко, но слишком тихо, чтобы я могла разобрать слова. Смотрю в дрожащий свет, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь за прозрачной завесой.
Стоит моргнуть или сощуриться – нарастает боль. Голова трещит. Чувствую ломоту в висках. Пытаюсь повернуть голову, но острая вспышка боли заставляет меня замереть.
– Еще? – доносится откуда-то сзади женский голос. – Там и так почти на пределе.
Только теперь я понимаю, что лежу в кровати.
Точнее, на больничной койке.
Свет вздымается, пульсируя, и начинает меркнуть. Набегает волна. Над водою розовеет вечернее небо.
Я лежу на берегу, любуясь закатом.
Нет. Все не так. Мысли путаются…
Я лежала на спине, следя за кругами света на потолке. Да. Усилием воли я сфокусировала взгляд.
И тогда только разглядела толстую оранжевую трубку, уходящую в мое запястье. Узкое окошко с наполовину опущенными жалюзи. Собственные руки, вытянутые вдоль туловища на белоснежной льняной простыне.
Не обращая внимания на боль, я повернула голову, увидела кровать напротив. И ахнула, когда в поле зрения возник отец. Да. Теперь я вспомнила аварию. Грохот и звон сминаемого металла и бьющегося стекла, страшный удар.
Я вспомнила… А теперь отец сидел на койке напротив меня. Он то вплывал в фокус, то выплывал, то обрисовывался четко, то расплывался мутным пятном. Его голова… склонилась вперед. Алая кровь струилась по лицу.
А рулевое колесо…
Рулевое колесо было вбито ему в лоб.
Руль торчал из его головы. Кровь забрызгала все вокруг и собиралась в лужицы на полу.
Отец не двигался. Так и сидел на койке, склонившись вперед, с забрызганным кровью рулем, торчащим из головы.
Где же медсестры? Где врачи?
Я отвернулась. Не могла на это смотреть. Разинув рот, я заревела в ужасе:
– Помогите ему! Кто-нибудь, помогите ему!
5
От отчаянных криков у меня разболелось горло. Комната бешено закружилась.
В поле зрения вплыло мамино лицо. Оно выглядело бледнее обычного, словно вместо кожи ее скулы были обтянуты белой бумагой.
– Мама?
Она несколько раз моргнула. В ее глазах стояли слезы.
– Лиза? Очнулась? О, слава богу!
Приподняв голову, я увидела, что сзади к маме подошел седой мужчина в белом халате и с блокнотом в руке. На груди доктора болтался стетоскоп.
– Папа! – закричала я. – Позаботьтесь о папе!
Никто даже не обернулся. Оба смотрели на меня.
Я перевела взгляд на кровать напротив.
– Папа?
На кровати никого не было.
Мама положила руку мне на плечо.
– Лиза, почему ты кричала? – Тут я заметила, что другая ее рука закована в гипс и висит на перевязи.
– Я… мне показалось, что я видела папу, – пробормотала я. Комната снова закружилась перед глазами. – На той кровати. Так отчетливо… Он истекал кровью. Голову опустил, а кровь так и хлещет… и никто ему не помог. Никто.
Седовласый отстранил маму. Он смотрел на меня серебристыми глазами сквозь стекла очков в черной оправе. Мохнатые брови домиком напоминали пару толстых белых гусениц.
– Я доктор Мартино, – представился он. – Рад, что ты так быстро пришла в себя, Лиза. Вчера вечером ты еще находилась в бессознательном состоянии.
– Я была без сознания? – Я бросила взгляд в окно. Сквозь открытую нижнюю половину струился оранжевый солнечный свет. Лучи заходящего солнца?
– У тебя тяжелое сотрясение, – продолжал доктор Мартино. Его дыхание пахло кофе, в глазах и в стеклах очков играли блики света. – Какое-то время тебя, вероятно, будут преследовать ночные кошмары и даже галлюцинации. Твой мозг перенес серьезную встряску.
Я зажмурилась. Все болело. Все тело. Даже веки.
– Галлюцинации? – переспросила я, снова открыв глаза. – То есть как сейчас, когда я увидела папу?
Доктор кивнул. Рядом с ним всхлипнула мама. И тут же умолкла. Она предпочитает не показывать чувств. Про таких вроде говорят: «характер стойкий, нордический».
– Я была уверена, что вижу его. – У меня вдруг сдавило горло. – Не могу поверить, что мне все почудилось.
– Мы подержим тебя здесь немного, – сказал доктор Мартино. – Где-то с недельку или чуть подольше. Нельзя исключить внутренних кровоизлияний. Придется понаблюдать. Тебя также могут мучить и другие галлюцинации – должен сразу предупредить.
