Я и раньше слышала, как он произносил речи. Например, в Корвиуме. Он сказал примерно то же самое – поклялся изменить мир вместе с нами. Уничтожить разделение между Красными и Серебряными. Тогда слова Тиберия пробудили во мне гордость. Но теперь я знаю, чего стоят его слова и как далеко простираются обещания. Особенно когда на чаше весов лежит корона.
Но, в любом случае, я ахаю, когда он вдруг опускается на колено. Плащ расстилается вокруг – кровавое пятно на фоне мрамора.
Раздаются перешептывания, когда Тиберий склоняет голову.
– Я никого не прошу сражаться за меня. Только вместе со мной, – медленно произносит он.
Черноволосая женщина заговаривает первой, склонив голову набок.
– Мы уже знаем, что вы не из тех, кто посылает вместо себя других, ваше величество, – говорит она. – Это стало ясно вчера ночью. Моя дочь, капитан Вийя, сражалась вместе с вами на Ястребиной тропе.
Тиберий, все еще коленопреклоненный, не говорит ни слова. Он лишь кивает, и на его щеке подрагивает мускул.
В другом конце зала Радис подает знак Дэвидсону, слегка взмахнув рукой. И по галерее проносится легкий сквозняк. Он ткач ветра.
– Ставьте на голосование, премьер, – говорит Радис.
Дэвидсон исподлобья обозревает присутствующих. Интересно, чтó он читает на их лицах. После долгого молчания он выдыхает.
– Хорошо.
– Голосую за, – тут же решительно говорит Радис.
Тиберий, не поднимаясь, быстро моргает. Он удивлен.
Я тоже.
И мое удивление растет с каждым «да», произносимым десятками губ. Я считаю про себя. Тридцать. Тридцать пять. Сорок.
Есть и голоса «против» – поначалу их достаточно, чтобы вселить отчаяние, но несогласных быстро заглушают многочисленные «за», в которых мы так отчаянно нуждаемся.
Наконец Дэвидсон с улыбкой встает. Он пересекает зал и слегка касается плеча Тиберия, прося его встать.
– У вас будет армия.
12. Эванжелина
Пусть даже Монфор красив, я искренне радуюсь, что мы скоро уезжаем. Ведь я еду домой. В Разломы, к Птолемусу и Элейн. От радости я почти не замечаю, что приходится самой укладывать вещи.
Даже Красные понимают, что это ловкий ход. Разломы ближе к Монфору, чем пьемонтская база, не говоря уж о том, что они не окружены территорией Бракена. Наше королевство хорошо защищено. Мэйвен не рискнет атаковать наши земли, и у нас будет время, чтобы собрать силы.
И все-таки у меня по коже весь вечер бегают мурашки. Я едва выношу улыбку Кэла, когда мы выходим во двор перед дворцом Дэвидсона. Иногда я жалею, что у него нет ни на грамм хитрости или хоть здравого смысла. Тогда он, возможно, понял бы, что произошло сегодня утром в Народной галерее. Но нет, Кэл слишком доверчив, слишком добр, слишком доволен собственной речью, чтобы раскусить хитрые маневры Дэвидсона. Исход голосования был предрешен. А как же иначе? Политики Монфора заранее знали, о чем попросит Дэвидсон, и определились с ответом. Еще до нашего приезда было известно, что солдат нам дадут. Все остальное, весь визит – сплошной спектакль. И соблазн.
«Я бы и сама так поступила».
Слова Дэвидсона, обращенные ко мне, сами по себе были искушением. «Еще одна мелочь, которую мы здесь терпим», – сказал он. Он знает про Элейн – и прекрасно понимает, каким образом меня можно поколебать. Хоть на мгновение, но я задумываюсь о том, чтобы отказаться от прежней жизни ради уголка в Монфоре.
Премьер умеет торговаться, мягко говоря.
Кэл пересекает двор, чтобы проститься с Дэвидсоном и Кармадоном. Глядя на эту пару, я ощущаю знакомую зависть, а потом дурноту. Я отворачиваюсь. Лучше уж посмотреть на что-нибудь еще. И мой взгляд падает на другое непристойно публичное проявление эмоций. Еще один тошнотворный раунд прощания, прежде чем эта компания дрессированных мартышек направится в Разломы.
Не понимаю, отчего Мэра не могла проститься с родными во дворце, там, где остальным не пришлось бы за этим наблюдать. Как будто в ее скорби есть нечто оригинальное. Как будто Мэра Бэрроу – единственная здесь, кому когда-либо приходилось расставаться с близкими.
Она обнимает членов своей семьи одного за другим, и с каждым разом объятия всё дольше. Ее мать плачет, отец плачет, братья и сестра плачут. Мэра старается не плакать, но тщетно. Подавляемые всхлипы эхом разносятся по взлетной полосе, и мы, все остальные, вынуждены делать вид, что это нас не задерживает.
Красные всегда себя так ведут. Они не задумываются о том, какими проблемами чревата демонстрация слабости, потому что, по большей части, они и так слабы. Кто-то должен объяснить это Бэрроу. Пора бы ей уже понять, как важно поддерживать имидж.
Высокий Красный парень, смуглый, светловолосый, верный пес Бэрроу, тоже обнимает ее родных, как своих. Видимо, он так и будет таскаться с нами.
Кэл перестает шептаться с Дэвидсоном. Премьер не едет с нами. После того как монфорское правительство согласилось поддержать нас, у него возникло много дел. Он обещает прилететь в Разломы через неделю. Но я сомневаюсь, что они беседуют об этом. Кэл так и кипит, он крепко цепляется за Дэвидсона. Впрочем, взгляд у него незлой. Он о чем-то просит – о чем-то мелком и никому другому не нужном.
Оставив премьера, Кэл быстрыми широкими шагами проходит мимо Мэры. Ее братья не сводят с принца глаз. Будь они поджигателями, как Калоры, пожалуй, они бы его спалили. Младшая сестра настроена менее враждебно – скорее, она разочарована. Она хмурится, глядя ему в спину, и прикусывает губу. Так она больше похожа на Мэру, особенно когда усмехается.
Кэл останавливается справа от меня, широко расставив ноги, и скрещивает руки на груди, обтянутой простой черной формой.
– Тебе нужна маска получше, Калор, – негромко говорю я. Он лишь хмурится в ответ. – А Мэра пусть научится придерживаться графика.
– Она прощается с семьей, Эванжелина, – рычит тот. – Мы можем дать им несколько минут.
Я тяжело вздыхаю и рассматриваю ногти. Сегодня никаких декоративных накладок. На пути домой в них нет нужды.
– Сколько привилегий. Интересно, где черта, и что произойдет, когда она неизбежно ее переступит.
Кэл не огрызается, как я думала. В ответ он негромко посмеивается.
– Не сдерживай грусть, принцесса. Это все, что у тебя осталось.
Скрипнув зубами, я сжимаю кулак. Жаль все-таки, что не надела когти.
– Не притворяйся, что я одна тут несчастна, – резко говорю я.
Он испуганно замолкает, и кончики ушей у него сереют.
Наконец-то объятия заканчиваются, и Мэра успокаивается. Расправив плечи, она решительно отворачивается от своих сородичей. Внешность у них разная, но есть и определенное сходство. Одинаковый цвет кожи, темные глаза, смуглое лицо. У всех, кроме сестры и седеющих родителей, каштановые волосы. И общая грубость, свойственная Красным. Как будто их вылепили из глины, а нас вырезали из камня.
