В ранней молодости переводил часть “Зоологических писем” Иегера и редактировал “Химию кухни” Отто Уле, но вышли ли эти вещи в свет, не помню. <…>
Ещё 12) Письма Маркса и Энгельса к Даниельсону (Николай-онъ)»
[21].
Здоровье потихоньку стало сдавать: годы, проведённые в тюремных камерах, не могли не сказаться. Всё чаще накатывали мучительные – до обморока – головокружения. Он стал терять зрение, в последние годы почти ослеп.
В 1914 году, перед самой войной, Лопатин приехал в Россию. Разочаровавшийся в революционерах и ненужный им. Вернулся под тяжкие крылья больного российского орла.
Великие потрясения 1917 года поначалу вдохновили его, но сил участвовать в них уже не было. Затем началось что-то страшное: разгул уголовщины, развал армии, убийства офицеров, разгром усадеб, разруха, голод, анархия… Над всем этим разрушительным вихрем всё заметнее вырисовывались контуры новой кровавой тирании – большевистской. Серо-стальные глаза Сергея Нечаева, его беспощадный взгляд узнавал Лопатин в лике большевистской власти. Красный террор, начавшийся осенью 1918 года, был воплощением самых лютых, сладострастно-ненавистнических мечтаний Нечаева. Герману Лопатину, заклятому врагу и разоблачителю нечаевщины, оставалось одно: умереть. 26 декабря 1918 года он скончался в больнице Женского медицинского института (бывшей Петропавловской).
Из газет:
«Шлиссельбургский комитет, принявший на себя, при участии представителей разных организаций, устройство похорон скончавшегося 26-го сего декабря Германа Александровича Лопатина извещает, что вынос тела состоится во вторник, 31-го декабря, в 10 1/2 час. утра, из “Дома литераторов” (Бассейная, 11). В понедельник, в 7 час. вечера, у гроба почившего, в “Доме литераторов”, будет совершена гражданская панихида»
[22].
Из «Заметок читателя» Максима Горького:
«Хоронили Германа Лопатина, одного из талантливейших русских людей. В стране культурно дисциплинированной такой даровитый человек сделал бы карьеру учёного, художника, путешественника, у нас он двадцать лет, лучшие годы жизни, просидел в Шлиссельбургской тюрьме… За гробом его по грязному снегу угрюмо шагали человек пятьдесят революционеров, обиженных революцией…»
[23]
Не просто обиженные революцией: многие из них этой революцией убиты. Кто-то раньше, кто-то позже. И ушли навсегда в пустоту небытия – ведь в вечную жизнь не хотели верить, не признавали её.
Ушёл ли Герман Лопатин, обратился ли в бессмысленное ничто? Не ведаем. Он всё-таки не сделался служителем зла, хотя ходил по краю.
Узник воли…
Перед кругом вторым
Стихотворный пролог
Из следственных дел: справка
5 февраля 1880 года в Зимнем дворце прогремел мощный взрыв; погибли одиннадцать нижних чинов дворцового караула и ранено более пятидесяти человек. Взрыв произошёл под Малой столовой и был приурочен по времени к обеду, на котором должны были присутствовать Александр II и его шурин принц Александр Гессенский. Принц опоздал, начало обеда было отсрочено, и благодаря этому оба Александра не пострадали. В ходе расследования обнаружилось, что из дворца пропал некто Батышков, столяр, три месяца назад принятый на работу в дворцовую мебельную мастерскую. Было также установлено, что в подготовке взрыва участвовали члены противоправительственной организации, известной под названием «Народная воля». Только несколько лет спустя, после гибели Александра II и разгрома «Народной воли», выяснилось, что под именем Батышкова в Зимнем дворце работал народоволец Степан Халтурин. Он пронёс в императорскую резиденцию динамит (по разным данным, от тридцати до шестидесяти килограммов), смонтировал взрывное устройство, в нужный момент поджёг запальный шнур, сам же беспрепятственно скрылся.
5 ФЕВРАЛЯ 1880 ГОДА, ЗИМНИЙ ДВОРЕЦ
Столяр Батышков выходит
из бездны – из мастерской.
Измеренный путь проходит,
красивый и молодой.
Шаги отдаются хохотом
под сводами галерей,
по сумрачным переходам,
в отверстых ушах дверей.
Он напевает песенку.
Движенья его легки.
Из тёмных зрачков выплёскиваются
тревожные огоньки.
Столяр Батышков прощается
с фельдфебелем у ворот
и в точечку сокращается:
в февральскую мглу идёт
и медленно превращается
в развеянный снежный дым.
Под глыбой Главного штаба
тают его следы.
А в переплетении арок,
в безмолвном нутре дворца
оставленный им подарок
свершает отсчёт с конца.
Невидимо смерть разлита
над выдохнувшей Невой.
Полцентнера динамита
Уложены в воздуховод.
Корпус из гибкой меди
пространство перечеркнул.
И медленно,
медленно,
медленно
тлеет бикфордов шнур.
А где-то выше и где-то
рукой подать – так близки —
постукивают по паркету
царские каблуки.
Шаги отдаются говором
под сводами галерей,
по залам и коридорам,
в оглохших ушах дверей.
Библиотека, лестница,
коридор, поворот.
Секундами перелистывается
считалка наоборот.
Вдох-выдох – шесть, пять, четыре.
Зуб на зуб – три, два, один.
Тени и часовые
вытягиваются позади.
Царь спешит, задыхается.
(Сердце зверьком в руке.)
Перчаткой, томясь, касается
крестика на сюртуке…
В столовой звенит посуда,
лакеями ставима бережно.
Шнур тлеет.
Ещё секунда.
Три четверти.
Четверть.
Бездна.
Круг второй
Александр Блок, Борис Савинков (1879–1904)
Ангелы и бездны
Потупя голову, в тоске ломая руки,
Я в воплях изливал души пронзенной муки
И горько повторял, метаясь, как больной:
«Что делать буду я? что станется со мной?»
А. С. Пушкин
Падение в бездну есть зеркальное отражение взлёта в небо. Ангел, устремляющийся ввысь со шпиля Петропавловского собора, отражается в невской воде, и там, в перевёрнутом мире, мы видим его двойника низвергнутого, падающего в преисподнюю.
