Засим настала очередь 1-й дивизии. Вечером 2 августа роты Семёновского полка гулко промаршировали от своих казарм на Загородном проспекте к эшелонам, ожидающим их на запасных путях Варшавского вокзала.
Из воспоминаний Анатолия Владимировича Иванова-Дивова, офицера лейб-гвардии Семеновского полка:
«…На перроне было полно народу. Отхода поезда пришлось ждать очень долго, и я как сейчас помню среди провожающих небольшого роста незнакомую нам старушку со старинной иконой Божией Матери на руках, которою она благословляла отъезжающих офицеров и солдат. Когда они прикладывались к иконе, она каждому что-то шептала, и я слышал, как, благословляя, она говорила стоявшему рядом со мной фон-дер-Лауницу: “Ангел ты мой небесный!”… Лауниц был убит одним из первых в бою под Владиславовым…»
[108]
Цвет и блеск имперской столицы уходил, чтобы не вернуться. Новая, непонятная жизнь брала город за горло.
Из записной книжки Блока:
«22 июля. …Ночью на Невском – немецкие вывески, манифестации, немецкие “шпионы”, австрийские флаги»
[109].
Патриотические манифестации неожиданно и быстро переросли в бессмысленные погромы. Били витрины магазинов, на вывесках которых красовались нерусские фамилии владельцев. Почему-то стали разламывать и поджигать трамвайные вагоны. 1 августа толпа ринулась громить опустевшее здание германского посольства на Исаакиевской площади. Сожгли несколько залов. Разбили севрский фарфор. Скульптурную группу Диоскуров сбросили с крыши и утопили в Мойке.
Из дневника Зинаиды Гиппиус. Запись от 1 августа:
«…разбивают вагоны трамвая, останавливают движение, идёт стрельба, скачут казаки.
…Выступление без повода, без предлогов, без лозунгов, без смысла…
…Это органическое начало революции…»
[110]
II
Знамения в петроградском небе
Мировая война в творчестве Блока почти не отразилась. Единственное исключение – стихотворение «Петроградское небо мутилось дождём…» (1 сентября 1914 года). По интонации оно резко отличается от всего того решительно-патриотического, геройского, воинственного, чем затоплены были журналы и газеты первых месяцев войны.
Петроградское небо мутилось дождём,
На войну уходил эшелон.
Без конца – взвод за взводом и штык за штыком —
Наполнял за вагоном вагон.
В этом поезде тысячью жизней цвели
Боль разлуки, тревоги любви,
Сила, юность, надежда… В закатной дали
Были дымные тучи в крови.
В этой закатной дали, там, на западе, тысячи жизней с их тревогами, любовью, надеждами будут оборваны, уничтожены, искалечены без пощады и смысла. Музыка навязчиво-однообразного анапеста усиливает ощущение трагической безысходности. В этой войне нет славы и подвига, у неё не будет победного конца. «Отравленный пар» – трупный смрад «галицийских кровавых полей» – вот единственный её итог.
Блок был человеком долга. В начале войны он честно пытался быть полезным воюющей родине. Работал в Комитете помощи семьям запасных – выявлял нуждающиеся семьи, чьи кормильцы были мобилизованы и отправлены на фронт, участвовал в сборе и распределении пожертвований. Любовь Дмитриевна отправилась на Юго-Западный фронт сестрой милосердия, и этим Блок гордился. В его подённых записях первых месяцев войны чувствуется тревога за Россию и армию, боль от поражений и потерь, радость при известии о победах. Со временем всё заметнее ощущается разочарование, неверие в благоприятный исход, неприятие войны в целом. И за этим – ощущение приближения катастрофы.
Из записных книжек Блока.
27 июля 1914 года: «У нас уже есть раненые».
19 августа 1914 года: «Мы потеряли много войск. Очень много».
24 мая 1915 года: «На войне всё хуже».
11 июня 1915 года: «Львов сдан – 9-го июня. Но это не так ужасно, как было бы две недели назад».
10 ноября 1915 года: «Пьяного солдата сажают на извощика (повесят?). Озлобленные лица у “простых людей”… Молодёжь аполитична и самодовольна, с хамством и вульгарностью… Победы не хотят, мира – тоже».
6 марта 1916 года: «…Отличительное свойство этой войны – невеликость (невысокое). Она – просто огромная фабрика на ходу, и в этом её роковой смысл».
28 июня 1916 года: «…Эта бессмысленная война ничем не кончится. Она, как всякое хамство, безначальна и бесконечна, безобразна»
[111].
В последнем случае Блок несколько ошибался. Война кончится великой смутой, революцией. Но революция станет, помимо всего прочего, торжеством хамства. Это он предчувствовал.
Роман с Дельмас угас как-то сам собой, несмотря на попытки Любови Александровны продлить его. Уже осенью 1914 года Блок испытывает нарастающую неловкость от этих отношений, а 29 мая 1916 года он фиксирует в записной книжке: «У меня женщин не 100–200–300 (или больше?), а всего две: одна – Люба, другая – все остальные…» Андреева-Дельмас попала, таким образом, во «все остальные».
Литературная работа продолжалась так, как если бы никакой войны не было. Блок переводит Флобера, пишет об Аполлоне Григорьеве, готовит к изданию его стихотворные произведения. Готовит также и своё обновлённое собрание стихотворений, и собрание это, вышедшее в 1916 году, расходится мгновенно. Издаётся (в пользу раненых) книжка «Стихи о России». Стихи Блока печатаются в газетах (преимущественно в «Русском слове») массовыми тиражами: пролог «Возмездия», «Два века» (начало первой главы той же поэмы), «Петроградское небо мутилось дождём…», «О, я хочу безумно жить…», «Коршун».
Из поэтических произведений этого времени наиболее значительное – поэма «Соловьиный сад», проникновенный рассказ об обретённом и отвергнутом счастье. Конечно, в нём отразилась история любви и разрыва с Андреевой. Герой поэмы, бедный рабочий, добывающий у берега моря строительный камень, попадает в соловьиный сад, мир своей мечты, встречает там любовь и блаженство. Но гул прилива стучит в его сердце, и крик осла, товарища его трудов, звучит для него призывнее соловьиного пения. Он уходит, но уходит в никуда: его хижина разрушена, работу делает другой рабочий, «понукая чужого осла». Это, конечно, притча. Труд и лишения оживлены мечтой о счастье, но счастье уничтожает самую основу жизни. Испытавшему счастье нет места в этом мире.
