Не значит ли это, что истинное блаженство иное и путь к нему иной? Летом 1916 года в жизни Блока неожиданно зазвучала совершенно новая тема. Он читает «Добротолюбие», собрание святоотеческих творений, посвящённых теме аскетического преодоления греховности и несовершенства, обретения Божественного света в самом себе. В записной книжке отмечает: «Может быть, “Добротолюбие” и есть великая находка». Об этом же пишет в письме матери. Но времени углубиться в озарительное чтение уже не оставалось. В июле 1916 года война добралась до ратников 1880 года рождения. Блок был мобилизован и направлен на Западный фронт, в 13-ю инженерно-строительную дружину табельщиком. 26 июля отбыл к месту службы, в местечко Парохонск, между Лунинцом и Пинском.
У позиционной войны три составляющих: кровь, грязь и скука. Семь месяцев Блок служил в своей дружине. Служил честно, но скучал отчаянно. Западный фронт погряз в окопном сидении, во вшах, слякоти и снегу, в нудной повседневной работе и мелких бытовых дрязгах, которые неизбежны между насильственно соединёнными на долгое, неопределённое время людьми.
Эту войну Блок возненавидел. Нужен мир. Любой ценой.
В начале марта до Парохонска докатились сногсшибательные вести. В Петрограде – беспорядки, восстание, образован какой-то Комитет Думы; царь отрёкся от престола. Это – революция. То, чего так долго ждали, вожделели и страшились, – вот оно. Вскоре Блок получил отпуск и 19 марта прибыл в Петроград. Там – всеобщее людское кипение, толпы праздношатающихся солдат и рабочих, стихийные митинги, грязь и сор на мостовых. И отовсюду веет воздухом великих надежд.
Из писем Блока матери.
19 марта 1917 года: «Произошло то, чего никто ещё оценить не может, ибо таких масштабов история ещё не знала. Не произойти не могло, случиться могло только в России. <…> Для меня мыслима и приемлема будущая Россия как великая демократия… Все мои пока немногочисленные дорожные впечатления от нового строя – самые лучшие, думаю, что все мы скоро привыкнем к тому, что чуть-чуть “шокирует”».
23 марта: «Бродил по улицам, смотрел на единственное в мире и в истории зрелище, на весёлых и подобревших людей, кишащих на нечищеных улицах без надзора. Необычайное сознание того, что всё можно, грозное, захватывающее дух и страшно весёлое. Может случиться очень многое, минута для страны, для государства, для всяких “собственностей” – опасная, но всё побеждается тем сознанием, что произошло чудо и, следовательно, будут ещё чудеса…
Ничего не страшно, боятся здесь только кухарки. Казалось бы, можно всего бояться, но ничего страшного нет, необыкновенно величественна вольность, военные автомобили с красными флагами, солдатские шинели с красными бантами, Зимний дворец с красным флагом на крыше. Выгорели дотла Литовский замок и Окружной суд, бросается в глаза вся красота их фасадов, вылизанных огнём, вся мерзость, безобразившая их внутри, выгорела. Ходишь по городу, как во сне»
[112].
Чтобы несколько подправить картину, которую Блок нарисовал в розоватых тонах, добавим несколько штрихов о том, что могло бы «чуть-чуть шокировать», – со слов разных неведомых друг другу современников.
Из воспоминаний К. Попова, штабс-капитана Сводного полка кавказской гренадерской дивизии:
«Всё перевернулось сразу вверх дном. Грозное начальство обратилось в робкое, растерянное, вчерашние монархисты – в правоверных социалистов, люди, боявшиеся сказать лишнее слово из боязни плохо связать его с предыдущими, почувствовали в себе дар красноречия, и началось углубление и расширение революции по всем направлениям»
[113].
Из воспоминаний Эраста Николаевича Гиацинтова, штабс-капитана артиллерии:
«Чем дальше я отъезжал от позиции, тем более и более поражался распущенности тыла. Встречающиеся солдаты всё реже и реже отдавали честь. Подъезжая к Луцку, я встретил какую-то орду, не имеющую, кроме одежды, ничего общего с воинской частью. <…> По улицам Луцка бродило множество солдат самого гнусного вида. Почти никто из них не отдавал честь. <…> Заплёванный семечками и загаженный Петроград, переполненный праздношатающимися солдатами и декольтированными матросами, превзошёл самые мрачные ожидания»
[114].
Из мемуаров Михаила Дмитриевича Бонч-Бруевича, генерал-майора:
«Читатель, помнящий семнадцатый год, наверно, не забыл серого, шуршащего под ногами ковра из шелухи, которой были покрыты мостовые и тротуары едва ли не всех городов бывшей империи. Почувствовавший себя свободным, солдат считал своим законным правом, как и все граждане, лузгать семечки. <…> Семечками в те дни занимались не только на митингах, но и при выполнении любых обязанностей: в строю, на заседании Совета и комитетов, стоя в карауле и даже на первых послереволюционных парадах. <…> От неустанного занятия этого шёл шум, напоминающий массовый перелёт саранчи…»
[115]
Из дневника Зинаиды Гиппиус, 7 марта:
«В Кронштадте и Гельсингфорсе убито до 200 офицеров»
[116].
На фронт Блок больше не вернулся. В охваченной революционной лихорадкой столице для него нашлась другая служба, неожиданная, интересная и тяжкая.
По протекции своего сослуживца по Западному фронту известного адвоката Наума Идельсона Блок получил неожиданное предложение: работать в Чрезвычайной следственной комиссии для расследования преступлений царских сановников. Только что отшумел манифестациями и выстрелами первый послереволюционный политический кризис. Под свист и улюлюканье солдат в отставку (в небытие) были отправлены столпы либерализма – военный министр Гучков и министр иностранных дел Милюков. В опустевшее кресло последнего уселся изящно-светский Терещенко. Не без его покровительства Блок вступил 7 мая в должность главного редактора стенографического отчёта, который следственная комиссия должна была представить Учредительному собранию.
Несколько месяцев изо дня в день он будет присутствовать на допросах. Перед его глазами пройдут десятки людей, ещё недавно бывших сильными в мире сём, а теперь превратившихся в жалких арестантов и перепуганных подследственных. Непосредственные впечатления от допросов он зафиксирует в записях, сделанных во время заседаний. Тут перед нами живые люди, их характеры и судьбы – величественные и ничтожные, сильные и беспомощные, заурядные и трагические. Эти материалы лягут в основу интереснейшего исторического очерка «Последние дни императорской власти», который будет издан отдельной книгой в 1918 году. Но беглые наброски из записных книжек производят большее впечатление благодаря мастерски подмеченным и точно описанным деталям.
