В показаниях на суде:
«…Люди, собравшиеся там, лично на меня, например, смотрели как на врага, потому что я всю свою молодость провёл в борьбе с царём. Меня сейчас же окружили контрразведкой, за каждым моим шагом начали следить. Я был окутан паутиной всевозможного обмана и всевозможной лжи. Дело дошло до того, что они начали устраивать на меня покушения»
[143].
Где больше правды – в писаниях, адресованных белым, или в ответах красным?
На Дону Савинков оказался не у дел, да и калединско-корниловский остров антибольшевизма стремительно размывался, исчезал под набегающими красными волнами. В феврале 1918 года область Войска Донского оказалась под властью большевиков. Добровольцы отступили с боями на Кубань, а Савинков ещё раньше уехал… Куда? По его словам, в Петроград, дабы по поручению Донского совета привлечь к общему делу корифея русской социал-демократии Георгия Валентиновича Плеханова. Сие сомнительно: Плеханов настороженно относился к Савинкову, боялся Гражданской войны и вряд ли бы стал слушать донского эмиссара с его авантюрными предложениями. Савинкову же этот эпизод придавал веса в эмигрантских кругах (Плеханов – свободолюбец, не признавший власти большевиков); в глазах же советских судей мог стать смягчающим вину обстоятельством: как-никак Ленин называл Плеханова своим учителем. Но встреча не состоялась: тяжелобольной Плеханов уехал умирать не на юг, в Добрармию, а на север, в частный санаторий близ границы с Финляндией.
А Савинков оказался в Москве. Туда же вскоре после Брестского мира бежало из коченеющего Петрограда и Советское правительство.
Здесь начинается новая эпопея под названием «Союз защиты Родины и Свободы».
…Интересную картину можно было наблюдать 5 марта 1918 года в московской гостинице «Националь», что на углу Тверской и Моховой. Впрочем, расшифровать исторический смысл увиденного вряд ли могли гостиничные швейцары и горничные.
Вот с улицы, с лёгкого, подёрнутого солнцем морозца, в просторный вестибюль входит немолодой солидный господин с обвислыми седыми усами и небольшой седенькой же бородкой; по одежде и повадке – иностранец. Сопровождаемый поклонами гостиничной прислуги (коммунистическая манера поведения сюда ещё не проникла), господин восходит по лестнице на третий этаж.
Не успевает закрыться за ним дверь дорогого номера, как внизу образуется суматоха, топот сапог, отрывистые голоса на разные лады. Какие-то люди в пиджаках и в кожанках, с горящими глазами на землистых лицах, двигаясь в разных направлениях, захватывают вестибюль, как плацдарм. Снова отворяются двери с улицы, и входит невысокий сухопарый брюнет в длинном, как будто не по росту пальто. На его семитском лице – чёрная бородёнка; между нею и высоким лбом поблёскивают стёкла пенсне. Прислуга застывает у стенок. Не глядя ни на кого, остролицый брюнет поднимается по тем же ступеням, по которым две минуты назад шёл холёный иностранец. Свита его с лёгким гулом устремляется за ним, втягиваясь в коридор второго этажа.
Вновь в вестибюле тихо и пусто. Швейцар и коридорные, едва успевшие отлипнуть от стен и стереть с лиц испуганно-подобострастные улыбки, не обращают никакого внимания на ещё одного господина, появившегося с улицы. Этот господин – лет сорока, среднего роста, барской внешности, с офицерской гибкостью в моложавом теле; одет в штатское и до странности элегантно – на втором-то году революции! Лицо благородно-правильное, с небольшими усами; глаза карие, лучистые и остро-колючие. При снимании господином шляпы обнаруживается высокий лоб, переходящий в очевидную лысину. Нам этот облик очень хорошо знаком. Савинков.
Пора открыть и два других имени. Брюнет в пальто – председатель Всероссийского центрального исполнительного комитета Советов Яков Свердлов. Иностранец – Томаш Масарик, политический руководитель Чехословацкого корпуса и будущий президент Чехословацкой республики. Совсем недавно между ними велись переговоры об эвакуации корпуса из России во Францию через Владивосток. Сейчас Масарик доделывает свои дела в России перед отбытием. Свердлов же примчался в Москву для подготовки переезда Советского правительства и поселился в той же гостинице.
Савинков поднимается на третий этаж и, шагая над головами Свердлова и членов его свиты, подходит к номеру Масарика. Стучится. Дверь отворяется. Входит. Дверь затворяется.
Записи в дневнике Масарика:
«С Савинковым, Москва. 2.III – 8. 5.III – 8.
1. Имеются организации по городам.
<…> Я – своё мнение. Будет вести переговоры с Клецандой, Максой
[144].
Я ему, чтобы А. Скупать хлеб, чтобы не достался немцам. Мануфактурой! Значит, японцы.
Б. В случае чего “Хлебный террор”.
В. Политтеррор?
<…> Я могу предоставить некоторые финсредства – пишу, чтобы Клецанда дал 200 000 рублей…»
[145]
Из этих не вполне ясных записей следует, что непосредственно над головой большевистского руководителя Советов между Савинковым и Масариком вёлся разговор об уничтожении этих самых большевистских Советов. У кого имеются организации по городам? Ясное дело, у Савинкова и его соратников (это и есть «Союз защиты Родины и Свободы»; интересно, все ли его участники знали таковое название?). О чём пойдут переговоры с Клецандой? О вооружённой поддержке, которую могут оказать чехословаки действиям савинковской организации. А с Максой? О дипломатической и финансовой поддержке со стороны Антанты. Самое же главное – в конце записей: террор и его финансирование.
Всё как когда-то. Возвращение к подпольным и террористическим методам борьбы.
Однако в 1904–1906 годах борьба велась против сильного, могучего государства, против его многосложной, изрядно закостеневшей структуры, и именно в этом заключалась причина эффективности террора. Разрушать построенное здание точно рассчитанными ударами можно; а вот как бороться с тем, что разваливается само собой, превращаясь в аморфную массу, камнепад, поток, лавину?
За четыре месяца, прошедших после Октябрьского переворота, большевики при помощи левых эсеров, анархистов и «революционных масс» полностью разрушили старое государственное строение; новое же ещё даже и не начинало складываться. Страна погрузилась в ужасающий хаос, в распад. Рушились все скрепы – административные, хозяйственные, социальные, духовные. Всё пожирал огонь, подобный огню геенскому. В этих условиях можно было создать любую подпольную организацию, и даже легко, потому что так называемая власть не имела средств защиты в виде полиции и спецслужб (ВЧК при всей своей свирепости была ещё глупа, слепа, неопытна и непрофессиональна). Но что делать дальше? Для ведения подпольной борьбы нужна подготовка, нужны планы. А в ситуации революционного пожара никакие планы не поспевали за событиями. Всё происходило внезапно и стихийно.
