Кокошкин – человек тихий, не публичный, учёный.
В противоположность разночинцу Шингарёву – столбовой дворянин, аристократ. Род свой Кокошкины возводили к касожскому князю Редеде (XI век), что сомнительно; достоверные сведения об их предках относятся к XV веку. Среди них были генералы и тайные советники, но отец Фёдора Фёдоровича, тоже Фёдор Фёдорович, ко времени рождения старшего сына служил в невеликом чине надворного советника в городе Холм Люблинской губернии Царства Польского. Наш Фёдор Фёдорович там и родился 14 июля 1871 года. Вскоре семья переехала во Владимир, где Феденька честно отучился в гимназии: окончил её в 1889 году с отличием. Отличия продолжаются и дальше: юридический факультет Московского университета, диссертация «“Политика” Аристотеля», за которую оставлен при кафедре, приват-доцент, профессор. В 1897 году избран земским гласным Звенигородского уезда (там – родовое имение); через три года становится гласным Московского губернского земского собрания; позднее – членом Московской губернской земской управы. Тут входит в круг земцев-конституционалистов, общается с радикальными либералами из «Союза освобождения». В 1905 году активно включается в политические дискуссии (именно в дискуссии, при этом как будто не замечает творящегося вокруг ужаса: восстаний, расстрелов, поджогов, погромов, убийств…). Участвует в образовании кадетской партии, становится членом её ЦК (каковым и останется до самой смерти). В апреле 1906 года избран в Государственную думу. После её роспуска в июле того же года подписал антиправительственное «Выборгское воззвание», за что отсидел три месяца в Таганской тюрьме и был лишён права избираться в Думу. Много писал, печатался в газетах и журналах либерального направления. Читал лекции по государственному праву в Московском университете. Это-то, собственно, и было его призвание. Настоящий учёный правовед – даже по внешнему виду и манерам.
Кокошкин, в отличие от Шингарёва, никогда не претендовал на лавры оратора-трибуна. Щуплый, прилизанный, в пенсне, поблёскивающем над нелепо закрученными вверх – до глаз – усами. Да ещё в старомодном непременно чёрном сюртуке, косноязычный, картавый… Всегда – крахмальный стоячий воротничок вокруг худой шеи. Высокий лоб. Рассеянно-близорукий взгляд. Какой-то андерсеновский сказочник. Представим его в условиях семнадцатого года, рядом с ражими кронштадтскими матросами, матерящимися и сплёвывающими солдатами, хмурыми рабочими питерских окраин… Фигура комическая.
Конечно, митинги – не для него. Но в кабинете Кокошкин работал много, усердно. К сентябрю было готово положение о выборах в Учредительное собрание, составленное в соответствии с лучшими рецептами гражданско-правовой либерально-демократической кухни.
Тут надо отметить: мало у русской интеллигенции было таких пламенно любимых идей, как идея Учредительного собрания. Общество было просто влюблено в эти два слова, как семнадцатилетний юноша в недоступную деву, ангела красоты. Кокошкин слыл одним из первых творцов идеи – ещё с 1904 года, со времён полулегального «Союза освобождения», из коего выросла кадетская партия. Февральская революция произнесла заветное имя, едва научившись говорить: 3 марта, на следующий день после подписания манифеста об отречении Николая II, его наречённый преемник Михаил официально заявил, что может лишь «в том случае восприять Верховную власть, если такова будет воля великого народа нашего, которому надлежит всенародным голосованием, чрез представителей своих в Учредительном собрании, установить образ правления и новые основные законы Государства Российского». Так был объявлен курс на осуществление конституционной мечты. Кстати говоря, и правительство стало именоваться Временным с оглядкой именно на Учредительное собрание. И министры, и депутаты Советов, и либералы, и социалисты – все ждали Его пришествия, тем более что создавался удобный повод не решать никаких больных проблем. Вопросы государственного устройства, войны и мира, прав наций, наконец, мучительнейший аграрный вопрос – всё это откладывалось из месяца в месяц «до созыва Всероссийского Учредительного собрания». И пророк Симеон – Кокошкин – холил и лелеял чудесное дитя. Или, как повивальная бабка, готовился к чуду рождения (с 3 марта до 28 ноября – почти девять месяцев…).
Разработанное им положение о выборах было одобрено Демократическим совещанием (ещё одно совещание! Сколько ж их было!) в сентябре, в Петрограде, на трагической сцене Александринского театра. В основе – всеобщее, равное, тайное и прямое избирательное право. Такого дотоле не было ни в одной стране, даже в Соединённых Штатах. Голосование по партийным спискам – защита от шарлатанов и мелких аферистов. Число мандатов (более восьмисот) гарантирует полноту представительства и работоспособность. Подготовка к выборам началась.
Одно плохо: власть рушилась. Эсеры, главенствовавшие в правительстве с июля месяца, оказались такими же бессильными пловцами по течению, как и кадеты. Напор слева нарастал. Большевики, хлопнув дверью, ушли с Демократического совещания – и сразу же после этого победили на выборах в Петросовет. Но хуже всего было другое: за большевиками-ленинцами проступали мрачные контуры ещё более радикальных ультрареволюционных сил. На их фоне Ленин, больше стремившийся к власти, чем к разрушению, уже выглядел умеренным. Это даже не пролетариат и крестьянство, а неуправляемая орда люмпенов, расхристанных матросов, осатаневших от безначалия тыловых солдат, городских хулиганов, уголовников всех мастей, коим безнаказанность была гарантирована революционной анархией, а оружие и неограниченную власть давало удостоверение красногвардейца.
В октябре – декабре 1917 года многие в рядах либеральной интеллигенции, особенно те, кто поумнее, с ужасом убеждались: реальной альтернативы Ленину справа – нет. А альтернатива слева куда страшнее, даже чем ленинский большевизм: одержимая криминальной яростью толпа с шайкой маньяков во главе. Думаю, что в ноябре месяце Шингарёв и Кокошкин это уже понимали. Оставалась надежда на палочку-выручалочку: всенародный авторитет самого демократичного в мире Учредительного собрания.
IV
Обстоятельства ареста. Обстоятельства убийства
Из тюремного дневника Андрея Ивановича Шингарёва. 27–28 ноября:
«С дороги я устал, плохо спал уже несколько ночей, а потому с радостью воспользовался любезностью А. М. Петрункевич переночевать у С. В. [Паниной]. Заснул как убитый и в 7 1/2 ч[асов утра] был разбужен голосом Н. А. [Зуровой] которая говорила: “Вставайте, пришли с обыском”. <…>
Скоро красногвардеец и солдат вошли с ружьями в комнату, спросили мою фамилию, документы… “А вы кто такие? И где ваши документы?” – в свою очередь потребовал я. – “Мы по ордеру Военно-революционного комитета. С нами сам комиссар”. <…>
Пришлось подчиниться силе, и я отправился. Уже рассвело, в автомобиле на улице я нашёл Ф. Ф. Кокошкина и его жену, которые тоже остановились у С. В. Паниной и, так же как и я, были обысканы и задержаны без какого-либо повода»
[153].
