Арест депутатов-кадетов – странная и непонятная история. Зачем было их бросать в темницу? На расстановку сил в Учредилке их арест никак не повлиял. Даже если иметь в виду, что 27 ноября ещё не было известно, прошёл ли Шингарёв на выборах (через несколько дней выяснилось – не прошёл), всё равно горстка либералов-кадетов не могла иметь никакого веса в собрании, где шестьсот депутатских мест принадлежали социалистическим партиям. Если же считать их заключение под стражу попыткой большевиков сорвать открытие всенародного представительства, то весьма странно, что этому не предшествовали и за этим не последовали другие аналогичные меры. Ещё в Декрете о земле, принятом 26 октября II съездом Советов, говорилось о передаче земли в распоряжение крестьянских Советов «впредь до Учредительного собрания»; да и само правительство Ленина с оглядкой на то же Учредительное собрание по-прежнему именовалось Временным. Отменить Учредилку большевики не решались до ареста кадетов, не решились и после, хотя этого решительно требовали матросы-анархисты и левые большевики, подкрепляя своё требование стрельбой на улицах Питера. Вообще даже складывается впечатление, что ленинская фракция большевиков держалась за прекрасную идею всенародной «Конституанты», видя в ней противовес угрожающему разгулу анархически-криминализированной толпы.
Кто инициатор ареста? Кто подписал ордер на неприкосновенных депутатов? Среди бумаг Петросовета и Совета Народных Комиссаров, выписанных до позднего вечера 28 ноября, ничего, намекающего на такую санкцию, не обнаруживается. Известно одно: арест осуществляли красногвардейцы под руководством некоего Гордона, как выяснилось, бывшего студента Кокошкина в Московском университете (вполне узнаваемый сюжет: ученик, предающий учителя). Впоследствии какой-то Гордон (по-видимому, этот) маячил в Питере в качестве комиссара одного из районов. Мелкая сошка, исполнитель.
Кто же принял решение?
А никто. Безликая сила под названием Революция.
Революция, на каждом шагу сопровождавшаяся криками о свободе, в свои первые же дни породила манию арестов. «Была какая-то эпидемия самочинных арестов… Казалось, что все граждане переарестуют друг друга», – вспоминает народный социалист Алексей Пешехонов ещё о мартовских днях. Он же, сам того не замечая, объясняет причину: «на толпу, которая уже заполнила комиссариат, мои приговоры (отпустить под подписку. – А. И.-Г.) производили неблагоприятное впечатление. Я вынужден был держаться преднамеренно резкого тона… Только таким путём мне удалось поддержать свой авторитет… как представителя революционной власти»
[154]. Агрессия масс требовала крови. Единственный приговор, который производил в семнадцатом году «благоприятное впечатление» на толпу, был приговор смертный.
Вот как в горячие дни июльского кризиса матросы чуть не прикончили эсера Чернова, министра земледелия, сменившего на этом посту Шингарёва. Причём произошло это перед парадным подъездом Таврического дворца, резиденции Временного правительства. По собственным словам министра-потерпевшего, вооружённые матросы окружили его, схватили за руки и куда-то собрались вести; два члена ВЦИКа, большевики Рязанов и Стеклов, пытались прийти ему на помощь, но были грубо обруганы и получили «ряд увесистых пинков». «Селянского министра» уже затолкали в автомобиль (везти? куда? до ближайшей подворотни – на расстрел?), когда выбежавший из дворца Троцкий остановил кронштадтцев митинговой речью. Именно там и тогда прозвучали слова, приклеенные впоследствии советской пропагандой к разгульной балтийской матросне: «Краса и гордость революции». Польщённые кронштадтцы выпустили Чернова. А не то валяться бы ему с пулей в черепе под забором.
Уже в июле самые радикальные вожди не контролировали вооружённую массу; в лучшем случае еле-еле её сдерживали. Видимо, и ноябрьский арест депутатов был беззаконной «инициативой снизу», против которой правительство Ленина не смогло или не захотело возражать. Как возразишь против движения волны, если на этой волне и держишься?
Под Новый год, к Святкам, обстановка в Петрограде была накалена, несмотря на крепкие морозы. Бастовали государственные служащие, декретом СНК были запрещены оппозиционные газеты, по заснеженным неубранным улицам ходили демонстрации – «даёшь Учредительное собрание», «долой Учредительное собрание». Происходили стычки, лилась кровь. Матросы орали частушку: «Дайте ножик, дайте вилку, я зарежу Учредилку». 1 января был обстрелян автомобиль Ленина – то ли политическое покушение, то ли бандитский налёт. На следующий день в большевистской печати появились статьи-вопли с угрозой убивать сотню врагов за каждую революционную голову. Солдаты в Петропавловской крепости митинговали: прикончить ли арестантов-буржуев или подождать пока. В день открытия Учредительного собрания на углу Литейного и Захарьевской «братки» в бушлатах и шинелях под предводительством Павла Дыбенко расстреляли многотысячную демонстрацию, шедшую поддержать депутатов. Были убитые. Много.
Только к вечеру депутатам удалось собраться в Таврическом дворце. Едва набралось две трети состава; многих не хотели пропускать матросы и красногвардейцы. Правительство – Ленин и компания – нарочно опаздывало. Наконец, пришли; Свердлов (председатель ВЦИКа) зачитал с трибуны «Декларацию прав трудящегося и эксплуатируемого народа» и потребовал утвердить советскую власть. Правые эсеры и меньшевики, составлявшие в зале большинство, засвистели, зашикали. Свердлов ушёл, ушли народные комиссары, а за ними – депутаты-большевики и левые эсеры. Заседание продолжалось странным образом. Кворума не было; по залу разгуливали, сидели в проходах, лузгали семечки, курили и матерились революционные солдаты и матросы. Правые эсеры во главе с Черновым принимали закон за законом, прекрасно понимая, что исполнять их не будет никто. В пятом часу ночи начальник так называемой охраны матрос-анархист Анатолий Железняков, рослый и прекрасный (запомним этого человека, с ним мы ближе познакомимся в Круге шестом), поднявшись на трибуну, прервал председателя.
СЦЕНА ИЗ ИСТОРИЧЕСКОЙ ДРАМЫ
Использован текст стенограммы ночного заседания Учредительного собрания
[155]. 6 января, приблизительно 4 часа 40 минут утра.
Председатель (читает). …Право собственности на землю в пределах Российской республики отныне и навсегда отменяется…
В это время на трибуну поднимается гражданин матрос.
Гражданин матрос. Я получил инструкцию, чтобы довести до вашего сведения, чтобы все присутствующие покинули зал заседания, потому – караул устал.
Голоса. Нам не нужно караула.
Председатель. Какую инструкцию? От кого?
Гражданин матрос. Я являюсь начальником охраны Таврического дворца, имею инструкцию от комиссара.
Председатель. Все члены Учредительного собрания также очень устали, но никакая усталость не может прервать оглашения того земельного закона, которого ждёт Россия.
