Из дневника журналиста Владимира Амфитеатрова-Кадашева; октябрь 1917 года:
«Пильский рассказывает, что Дальский через анархиста Ге, конечно, близкого к Смольному, сумел купить почти все игральные карты (только что национализированные) и сейчас здорово ими расторговался. Компаньонами его по такой афере были Шаляпин и Коллонтай. Тёплая компания!»
[163]
Конечно, сообщение Амфитеатрова-Кадашева, да ещё со слов Пильского (ни тот ни другой – вовсе не эталон правдивости), полного доверия не вызывает, особенно в части привлечения к карточной афере Шаляпина и Коллонтай. К тому же это 1917 год, революция, невозможное становится реальностью. Но то, что Дальский – игрок, игрок страстный, и аферист, способный на шулерство и всякий обман, не вызывает сомнений у большинства свидетелей-мемуаристов.
Юрий Юрьев – о Дальском после его увольнения из Александринского театра:
«Около него появились какие-то люди, вовлекавшие его во всевозможные фантастические аферы, к которым у него всегда была склонность. То у него откуда-то золотые прииски, и он быстро богател, то вдруг опять оказывался на мели и нуждался в каждом рубле»
[164].
Отмечены также буйные кутежи Дальского, иногда с непристойными выходками. (Смаковали историю, когда Дальский якобы занимался блудом с девицами лёгкого поведения на клумбах в ресторанном саду, прилюдно, как на сцене. Правда это или нет – не знаем. Но какова репутация!) Отмечены попойки, нередко заканчивавшиеся ссорами. Дело доходило и до дуэлей.
Заметка в газете «Новое время», 29 августа 1906 года (под литерой Д. скрыт Дальский; имя капитана С. не установлено):
«26 августа в 6 ч. утра состоялась дуэль между известным артистом г. Д. и капитаном С., вернувшимся с Дальнего Востока. Причиной дуэли было столкновение, происшедшее накануне за ужином в Литературно-артистическом клубе. <…> Противники обменялись двумя выстрелами, не кончившимися, к счастью, ни смертью, ни увечьем, и затем, по предложению г. Д., пожали друг другу руки, выразив искреннее сожаление о случившемся столкновении, в котором не было никакой преднамеренности»
[165].
«Никакой преднамеренности». Случайно поссорились при всём честном народе чуть не до драки; случайно постреляли друг в друга, пожали друг другу руки и разошлись в отличном настроении.
Заметьте: Дальский – не мальчик, ему без четырёх дней сорок один год.
Такой вот персонаж предстаёт перед внимательным взором чекистов – читателей личного дела.
III
Дух разрушающий
Постепенно имя Дальского обросло скандалёзными легендами, затмившими его театральную славу. А что он сам? Старел, наверно. На шестом десятке как не начать стареть. Он всё заметнее выходил из возраста своих театральных героев. Всё труднее становилось с ролями, всё реже он появлялся на сцене, срывая аплодисменты. Одно утешение оставалось: выигрыши (в картёжной игре, в аферах). И одна надежда: что-нибудь стрясётся такое, что даст ему крылья и волю.
И стряслось: война, за которой маячила тень революции.
Для таких романтических негодяев-героев-смельчаков, покорителей судьбы и женщин, война и смута – наилучшее время. Можно развернуться вовсю.
Война даёт им шанс. Смута их окрыляет.
С началом мировой войны Дальский как будто помолодел, как будто расправил крылья для нового полёта. Благоприятное знамение явилось ему на задымлённом военном небе. Если верить показаниям наших свидетелей, даже в картах к нему повадилась удача.
Пётр Пильский:
«Больше всего в жизни он боялся несчастливых примет. Верил в знамения и заклинания, это он-то, мнивший себя геометром и точным умом. И мстительной утехой для него являлось то странное совпадение, что несчастья его врага – России, с которой он был в непримиримой ссоре, совпадали с его личными удачами. <…> Японская война, наша неудача, – и Дальский выигрывает несколько сот тысяч. Вторая война, опять неудачная, вторая революция и опять крах – у Дальского деньги и выигрыши»
[166].
Но тут была не корысть, во всяком случае, не только корысть. Тут была идея, великая, как океан, и такая же опасная. Тут явила страсть актёра, теряющего славу и вдруг получившего роль, ту самую, свою, главную и последнюю, всей жизнью оплаченную. Роль вольного ветра, торжествующего демона, вождя и сверхчеловека, которому не писаны никакие законы, для которого нет запретов и границ. Образу нужен антураж; солисту – хор. Что более соответствует типажу героя-любовника смертоносной свободы, нежели массовка стихийного русского анархизма? Дальский становится анархистом.
Алексей Толстой:
«Когда началась революция, он появился в Москве. Он почувствовал гигантскую трагическую сцену и захотел сыграть на ней главную роль в новых “Братьях-разбойниках”. Со всей убедительностью гениального актера он заговорил о священной анархии и абсолютной свободе, об условности моральных принципов и праве каждого на всё. Он сеял по Москве возбуждение в умах».
Автор «Хождения по мукам» не совсем точен. Прежде чем появиться в Москве, Дальский начал вписывать своё имя в чёрно-красный узор революции под весенне-солнечным небом Петрограда. Февральская революция, внезапно вспыхнувшие массовые беспорядки, постепенно перерастающие в гигантский социально-политический погром. Дальский сразу же и со всего маху бросается в революционный водоворот. Мы уж не знаем, верить или не верить показаниям ещё одного свидетеля, которые приводим ниже. Свидетель, однако, весьма солидный – солиднее некуда. Бывший жандармский генерал, бывший начальник охраны его императорского величества, уже известный нам по истории Савинкова Александр Иванович Спиридович.
Из воспоминаний генерала Спиридовича:
«С утра 2 марта в Царскосельском дворце царила большая тревога. <…> Из Петрограда сообщили, что толпа разгромила и подожгла дом Министра Двора графа Фредерикса, считая, что он немец. Толпой громил руководил красавец артист, любимец провинциальных сцен Мамонт Дальский. Он вдруг сделался анархистом и стал во главе одной из банд. Дальский не стеснялся хвастаться позже, какие вещи он отобрал для себя из квартиры Фредерикса и в их числе громадное чучело медведя, стоявшее при входе. Больную графиню едва спасли и увезли в один из госпиталей»
[167].
Спиридович не был очевидцем этого погрома, лично не наблюдал бывшего артиста императорской сцены в роли вождя-экспроприатора. Может быть, история с чучелом медведя – одна из легенд, роившихся вокруг беспокойного Мамонта. Однако то, что имя его вскоре замелькает на страницах анархистских газет, – факт непреложный.
