– Сма-е-е-рть!.. – Сма-е-е-рть!.. – Сма-е-е-рть!.. – громко и заунывно, чертя кресты в воздухе, вопил тот иконописный, с ликом святого с православной иконы… И он поднялся, и он, шатаясь, подошёл к этим беснующимся и млеющим в танце смерти, и судорожно брался он за свой наган, то оружие, чем приводил он в исполнение свою заветную мечту.
– Сма-е-е-рть!.. – Сма-е-е-рть!.. – Сма-е-е-рть!.. – И он троекратно осенял большим крестом тех, кто замирал в исступлённом кружении.
– Не могу! Не могу! Не могу! Тяжко мне!.. – кричал тот приземистый, и он хватался за грудь, точно стремясь её разодрать, и извивался и изгибался весь, откидывая голову. Короткая шея его и обнажённая волосатая грудь то смертельно бледнели, то вдруг вспыхивали ярко-красным огнём, заливаемые кровью, и кожа его пупырилась и обсыпалась бисером и делалась той, что называют “гусиной кожей”.
– Убить! Надо убить! Кого-нибудь убить!.. – и он искал револьвер, судорожно неверной рукой шаря вокруг пояса.
– Жорж, что ты, с ума сошел?.. – крикнул на него Железняков. – Накачайте его!
И ему дали большой стакан чистого спирта. Он, выпив его одним духом, бросил стакан. Разбилось и зазвенело… Схватился за голову, смертельно бледнея, выпрямился, замолк с открытым ртом и остановившимися глазами; шатнулся, шарахнулся и рухнул на диван, недвижимо, мертвецки пьяный».
Просим прощения за столь обширную цитату. Но сократить её или пересказать своими словами – невозможно.
VII
Под колёсами истории
Что ж, смерть так смерть.
Путь революции – это поиск смерти, чужой и своей собственной, а кто ищет, тот всегда найдёт.
Когда Бонч-Бруевич созерцал матросские пляски в казармах Гвардейского флотского экипажа, Железнякову оставалось жить года примерно полтора, Дальскому – полгода.
Обоих ещё ждали славные дела. О Дальском и его лихих экспроприациях мы уже знаем (не знаем пока, чем они закончились; минуточку терпения). Железнякову выпало совершить историческое деяние: возглавить разгон Учредилки в ночь с 5 на 6 января 1918 года и тем самым поставить точку в краткой повести о русском парламентаризме. Своей фразой про уставший караул он вошёл в сонм творцов гениальнейших афоризмов из истории человечества. Как Юлий Цезарь со своим «пришёл, увидел, победил». Или как Сталин, изрекший: «Лес рубят – щепки летят».
Весну 1918 года, самую, наверно, страшную весну в истории России, оба наших героя встречали окрылённо, ощущая себя на вершине жизненного пути.
С вершин открываются дух захватывающие панорамы прекрасных далей, но зачастую плохо бывает видно то, что находится в десяти шагах.
Весной 1918 года деятельность анархистов вызывала нарастающее раздражение большевистских вождей. Тому было много причин: и неприятие анархистами Брестского мира, и неостановимые экспроприации со стрельбой, вызывающие панику среди обывателей, и тесное единение идейных анархистов с очевидными уголовниками… Но главное: анархисты слишком упоённо дышали воздухом беззаконной воли, в то время как большевики уже собирали камни для строительства нового здания государственного насилия.
«Мы, Русь, – анархисты по натуре, мы жестокое зверьё, в наших жилах всё ещё течёт тёмная и злая рабья кровь»
[176], – писал Максим Горький 1 мая 1918 года, в тот день, когда свой классовый праздник впервые государственно отгуливал победивший пролетариат.
За две-три недели до этого в Москве и Петрограде чекистами при содействии красногвардейцев были осуществлены операции по разоружению анархистских групп. В Питере дело обошлось малой кровью. В Москве в ночь с 11 на 12 апреля вокруг некоторых захваченных анархистами особняков развернулись настоящие бои. Мизансцена тут была выстроена куда жёстче, чем десять месяцев назад возле дачи Дурново. Сопротивляющихся не жалели.
Из советских газет:
«На Поварской улице пришлось взорвать ворота, и только тогда осаждённые сдались и выдали оружие. На Малой Дмитровке анархисты, видимо, знали о предстоящем разоружении и подготовились к обороне: были выставлены пулемёты в окнах и на крышах соседних домов, расставлены часовые и даже поставлено горное орудие. На предложение сдаться раздались ружейные выстрелы, было брошено несколько бомб. После оживлённой перестрелки со стороны анархистов раздался рёв пушки, тогда решено было обстрелять дома, где они засели, артиллерией. Первым же выстрелом было сбито установленное анархистами горное орудие, вторым разбит подъезд дома “Анархия”, – ещё несколько снарядов, и осажденные сдались. В доме “Анархия” найден огромный склад всевозможного оружия от револьверов до горных орудий включительно. В подвале дома обнаружены значительные запасы продовольствия»
[177].
Брюс Локкарт, глава британской спецмиссии при Советском правительстве, так описывает картину, увиденную им после штурма в особняках Грачёва и Дункер (Поварская улица, дома 7 и 9):
«Пол был завален разбитыми бутылками, роскошные потолки изрешечены пулями. Следы крови и человеческих испражнений на обюссонских коврах. Бесценные картины изрезаны саблями. Трупы валялись где кто упал. Среди них были офицеры в гвардейской форме, студенты – двадцатилетние мальчики, и люди, которые, по всей видимости, принадлежали к преступному элементу, выпущенному революцией из тюрем. В роскошной гостиной в доме Грачёва анархистов застигли во время оргии. Длинный стол, за которым происходил пир, был перевёрнут, и разбитые блюда, бокалы, бутылки шампанского представляли собой омерзительные острова в лужах крови и вина. На полу лицом вниз лежала молодая женщина. Петерс перевернул её. Волосы у неё были распущены. Пуля пробила ей затылок, и кровь застыла зловещими пурпурными сгустками. Ей было не больше двадцати лет. Петерс пожал плечами.
– Проститутка, – сказал он, – может быть, для неё это лучше»
[178].
Заканчивалась пора матросских плясок. Приближалось время идейного единения, принудительных мобилизаций, правильно организованного государственного террора.
Приближалось, но ещё не наступило.
Дальскому и его приятелю Горбову, задержанным по «опиумному делу», можно сказать, повезло. Их продержали несколько дней под арестом, потом выпустили по требованию анархистской фракции Московского совета. В событиях, связанных с апрельским разоружением анархистов, их участие не отмечено. После 12 апреля большевики постарались помириться с обезвреженными чернознамёнцами. Разрасталась великая смута, судьба Советов висела на волоске. Революционный азарт анархистов был нужен большевикам. Целыми отрядами во главе с вождями они вливались в бурливое войско Советской республики; их чёрные знамёна в пекле Гражданской войны либо сгорали, либо выцветали, превращаясь в красные. Горбов вскоре отправился на фронт и сгинул в одном из бесчисленных водоворотов русской смуты. Дальский остался в Москве.
