26 июня того же года в хронике происшествий вечерних московских газет появилось сообщение: известный артист Мамонт Дальский, сорвавшись с подножки трамвая, попал под колёса и был задавлен насмерть. Одни говорили, что он был пьян, другие – что пытался учтиво пропустить даму… Не обошлось и без слухов об убийстве (кто убил? агенты ЧК? свои? – одни вопросы). А. Н. Толстой в «Хождении по мукам» придал ситуации романный оттенок: якобы вёз ворованные брильянты, увидел Дашу, спрыгнул с подножки и погиб…
Тело авантюриста и трагика было доставлено в Петроград и предано земле на Никольском кладбище Александро-Невской лавры, в нескольких десятках шагов от могил Шингарёва и Кокошкина.
Что бы ни произошло, несчастный случай или коварный заговор, гибель Мамонта была неизбежна. Через неделю после его похорон в Москве вспыхнет мятеж левых эсеров, за ним последуют расстрелы, начнётся красный террор… Драматическим любовникам вроде Дальского не останется места на исторической сцене русской революции.
Когда в Питере хоронили Дальского, Железняков во главе отряда балтийских матросов спешил в направлении Дона. В составе дивизии красного командира Киквидзе отряд Железнякова действовал против Донской казачьей армии генерала Краснова. Долго ли и успешно ли – вопрос смутный. Матросы и на фронте хотели оставаться вольными птицами; их блестящеглазому вождю претила мысль о тактике, стратегии и дисциплине. Первый раз он поссорился с красным начальством уже в июле, после того как в Москве был подавлено левоэсеровское выступление. Железняков откровенно симпатизировал левым эсерам, готов был идти свергать большевистский совнарком. Месяцем позже он вступил в отчаянный конфликт с Николаем Подвойским, членом Высшего военного совета, представителем советского главнокомандования на Южном фронте. Суть конфликта описывают по-разному, так что не поймёшь, где правда; но факт, что Подвойский обвинил Железнякова в диверсии, в попытке подрыва его, Подвойского, бронепоезда. Дело дошло до приказа об аресте буйного матроса, и неизвестно, чем бы всё кончилось, если бы Киквидзе не саботировал распоряжения высшего начальства. Железняков бежал, скрывался, был заочно осуждён трибуналом, тут же амнистирован…
В конце 1918 года он уже в Одессе, только что занятой французскими войсками. О том, чем занимался наш неуёмный герой в оккупированном городе, надёжных сведений нет, а есть разные легенды. Вроде бы он с документами на имя Анатолия Эдуардовича Викторса действует в составе красного подполья, ведёт пропаганду среди одесских портовых рабочих и моряков; вроде он с Котовским осуществляет партизанские налёты на штабы и склады интервентов. Что тут правда, что нет – опять же сказать трудно. Во всяком случае, после ухода французов и вступления в Одессу красных весной 1919 года он (вновь под своим именем) оказывается в неожиданной роли председателя профсоюза моряков торгового флота. Но мирная деятельность не по нём. Да и власть в Одессе вот-вот поменяется снова. В мае Железняков во главе бронепоезда «Имени Худякова» отправляется на деникинский фронт.
Летом развернулось генеральное наступление белых от Царицына до Одессы.
2 августа 1919 года в большевистской «Правде» было напечатано краткое сообщение о том, что «в бою с белогвардейскими бандами Деникина на Украинском фронте погиб смертью славных командир бронепоезда имени тов. Худякова известный революционер Железняков Анатолий Григорьевич».
При отступлении красных от Екатеринослава бронепоезд Железнякова оказался отрезан от своих. Командир принял решение пробиваться с боем через станцию Верховцево, занятую белыми войсками Шкуро. На всех парах, ведя огонь из пушек, пулемётов, винтовок, стальной состав промчался мимо станционных построек. Прорыв удался, но в разгар боя казачья пуля ударила в грудь Железнякова, который в это время стрелял по врагу, высунувшись из командирской башенки. Смерть наступила через несколько минут. Это случилось 26 июля 1919 года.
Такова общепринятая версия его гибели. Выдвигались, конечно же, и иные версии. Суть их сводится к тому, что роковая пуля прилетела не снаружи, а изнутри вагона, что легендарный матрос, вольный сокол революционной свободы, был убит по приказу кого-то из большевистских вождей. Доказать или опровергнуть сие невозможно. Однако ж, действительно, с какой стати командир бронепоезда будет в разгар боя, под градом пуль, высовываться чуть ли не по пояс из бронированного вагона? Зачем ему стрелять из нагана, если в это же время ведут огонь пушки и пулемёты? А с другой стороны, чёрт его знает, этого Железнякова. Может быть, охватил его азарт битвы, закипело неугомонное сердце, не выдержал он – и сунулся смерти навстречу…
Тело его было доставлено в Москву. 3 августа 1919 года буревестник анархии был похоронен на Ваганьковском кладбище рядом с могилой комдива Киквидзе, погибшего на полгода раньше.
Круг седьмой
Александра Коллонтай, Павел Дыбенко
Беглецы
Пошёл я вновь бродить – уныньем изнывая
И взоры вкруг себя со страхом обращая,
Как узник, из тюрьмы замысливший побег,
Иль путник, до дождя спешащий на ночлег.
А. С. Пушкин
I
Видение Серафима
В январе 1918 года в облике Петрограда уже явственно проступали могильные черты. Погода стояла снежная и вьюжная, не особенно морозная. Люди ещё сновали по улицам, перестукивались извозчичьи экипажи, порыкивали автомобили, позванивали трамваи. Местами и временами бывало людно и оживлённо, случались демонстрации с транспарантами и пением песен, случались уличные митинги, даже и со стрельбой. Но на всём лежали сероватые предсмертные тени. Отовсюду наступал хаос. Неубираемый два месяца снег разрастался грязными сугробами вдоль и поперёк улиц. Угасали витрины магазинов. Не горела половина уличных фонарей, и их длинные крючкообразные силуэты темнели по краям тротуаров, как виселицы. Всё меньше оставалось по вечерам освещённых окон, всё больше домов щербато скалилось проёмами без стёкол. Ощущался голод. Движение людей в этом тёмном заснеженном пространстве постепенно утрачивало жизненную упругость и всё больше напоминало копошение личинок в туше павшей лошади.
Утром 13 января послушнику Александро-Невской лавры, имя коего утрачено (назовём его Серафимом), было видение. Он шёл по Старо-Невскому в направлении лавры, крепко прижимая к животу свёрток с десятью картофелинами и парой свёкол – с теми дарами, что ему удалось добыть себе и духовному отцу на пропитание. Он шёл, не особенно оглядываясь по сторонам, – и вдруг услышал трубные звуки, увидел неизречённый свет фар и огненную колесницу, которая неслась прямо на него сквозь снежную крупу. На колеснице восседала жена, одетая в пурпурную одежду с серебристым боа на плечах; в руке её – что-то похожее на чашу. Лик её был красив: мягкие линии подбородка спорили с энергичным разлётом бровей; в глазах – очарование и ярость. За правым её плечом стоял ангел, облачённый в белые одежды, с образом богоматери на персях; за левым плечом – чёрный демон в матросском бушлате, с огненными угольями вместо глаз. Послышалось пение, как хор множества прекрасных детей, – и тут же заглушено было злобной многоголосой матросской матерщиной.
