Образованный читатель, конечно же, обратил внимание: Мравинская, знакомая фамилия. Первым мужем матери нашей Шуры был военный инженер Константин Мравинский. От этого брака родился сын Александр и две дочери: Аделаида и Евгения. Все они воспитывались в семье Михаила Домонтовича. Сын Александра и племянник нашей героини, Евгений Мравинский, станет впоследствии знаменитым музыкантом, великим дирижёром, царём и богом оркестра Ленинградской филармонии.
Надо сказать, что семейство Домонтовичей было связано со многими известными людьми и родами. К примеру, Георгий Домонтович, брат сенатора, был женат на Наталье Степановне, урождённой Шеншиной, дальней родственнице маститого стихотворца Афанасия Фета и безвестного мальчишки Игоря Лотарёва, который впоследствии станет скандально знаменитым поэтом Игорем Северяниным. Если о знакомстве Домонтовичей-Мравинских с Фетом сведений нет, то Северянин, вкушая горечь послереволюционного нищенства и изгнанничества, в длинной велеречивой поэме «Роса оранжевого часа» будет смаковать детские воспоминания об этом семействе:
Мне было пять, когда в гостиной
С Аделаидой Константинной,
Которой было тридцать пять,
Я, встретясь, в первый раз, влюбился…
И несколько ранее:
Наш дом знакомых полон стай:
И математик Верещагин,
И Мравина, и Коллонтай —
В то время Шура Домонтович, —
И черноусыч, чернобровыч,
Жених кузины, офицер…
Полпред Советской России в Норвегии Александра Коллонтай откликнется на себялюбивые стихотворные излияния Северянина проникновенным письмом в прозе: «Я помню Вас мальчуганом с белым воротничком и недетски печальными глазами. Я помню, с каким теплом Зоечка (старшая сестра Игоря Северянина. – А. И.-Г.) говорила всегда о своём маленьком брате, Игоре. Жизнь [в] эти годы равняется геологическим сдвигам. Прошлое – сметено. Но оно ещё живет лёгкой, зыбучей тенью в нашей памяти. И когда вдруг встретишь эту тень в душе другого, ощущаешь, как оно оживает в тебе»
[179].
Прошлое – сметено. Но родственные связи остаются. Упомянутая Северяниным Мравина – вторая единоутробная сестра Шурочки, Женя Мравинская, обладательница прекрасного сопрано и несомненного актёрского таланта. Выбор жизненного пути, сделанный ею, был диаметрально противоположен выбору сестры Аделаиды, но ещё более скандалёзен для своего времени и круга. Евгения выбрала сцену, сделалась знаменитой оперной певицей, примадонной Мариинского театра. Мравина – её сценический псевдоним.
Мать нашей Шуры происходила из совершенно иного круга, откуда ход в великосветские гостиные был заказан. Александра Александровна Домонтович-Мравинская, урождённая Масалина, была дочерью финского крестьянина. Её отец когда-то чуть ли не босиком пришёл на заработки в Питер, выбился в люди, сделался преуспевающим лесопромышленником. Черта прогресса: брак лейб-гвардейца с дочерью «убогого чухонца», даже разбогатевшего, был немыслим в предшествующих поколениях. Согласно семейному преданию, молодой Домонтович обратил внимание на юную красавицу Масалину в театре, где семья лесоторговца абонировала ложу. Но о сватовстве не могло быть и речи. Лишь много лет спустя, уже будучи дворянкой Мравинской, Александра встретила своего Михаила на светском приёме – и в их сердцах, выражаясь языком тогдашних романов, вспыхнуло пламя взаимной страсти. Кончилось дело расторжением первого брака и новым замужеством. История по тем временам трудная, скандальная – незаурядная.
Любопытно вот что. На склоне лет своих Александра Коллонтай написала кое-какие воспоминания. Этим мемуарам свойственна схематичность в описании людей, отсутствие живых подробностей, деталей. Читая их, совершенно невозможно представить себе отца, генерала Домонтовича, – какого роста он был, во что одевался, носил усы и бороду или гладко брился, какую музыку слушал и что предпочитал на завтрак. Так же неуловимы лики сестёр Адели и Жени, брата Александра, тётушек, родственников и знакомых. Единственный персонаж, чей образ ощутимо проступает сквозь бесстрастное повествование о детстве и юности, – мать. Видимо, в её характере и судьбе было нечто слишком близкое, своё, чтобы превратить образ в схему. Умение идти против мнений и обстоятельств? Приглушённое, но непоколебимое бунтарство? Александра Александровна добилась-таки победы в своей семейной жизни, а это, пожалуй, было в тогдашнем обществе не легче, чем её дочери добиться победы в революционной борьбе…
Шурочкин характер складывался под смутный рокот назревающих социальных землетрясений. Их первый признак – появление трещин в фундаменте традиционных сословно-патриархальных семейных отношений.
III
Под игом благополучия
Она стала знаменита в год революции. И позднее слава её (дурная ли, добрая ли) будет, не убывая, расти. О ней напишут мемуары, издадут книги, снимут фильмы. Но увидеть её живую, понять из этих рассказов, каким человеком, какой женщиной она была – как-то не получается. Всюду одни глаголы – «создала», «выступила», «написала» – и никаких прилагательных. Та же, кстати говоря, ситуация, что и в её беллетристической прозе, в повестях и рассказах, которые она пописывала в пред-и послереволюционные годы: персонажи всё время что-то делают, а черт и выражений их лиц не разобрать. Самые простые вопросы: добрая она была или злая, нежная или жестокая, весёлая или меланхоличная – остаются без ответа. Личные дневники и письма мало помогают почувствовать её образ. Тексты деловые, прагматичные, тоже насыщенные глаголами. Маска деятельницы, эмансипированной женщины, у которой нет ни слабостей, ни личной жизни. Исключение – письма к сыну и к ближайшим подругам. Тут, наоборот, избыток уменьшительно-ласкательных суффиксов. Сыну Михаилу, уже взрослому: «Хохлёныш», «Хохлинька», «Мимулёк», «целую мордочку моего Хохлиньки». Подпись: «твоя Муру». Ближайшей подруге-конфидентке Татьяне Щепкиной-Куперник: «Танюсик», «сестричка дорогая», «целую глазки». Тон этот совершенно не меняется с годами: пятидесятилетняя Коллонтай, член ЦК РКП(б), полпред СССР в Норвегии, изъясняется точно так же, как осьмнадцатилетняя барышня. Опять ощущение, что видишь не лицо, а маску.
Трудно понять, какой она была в детстве, в юности. Её детство и юность были предельно благополучными. Любящий отец, умная мать. Обеспеченность, достаток. Блестящий круг общения. Во всём этом – запрограммированность прекрасного будущего и очень мало разнообразия. От её воспоминаний о ранних годах веет умилением и скукой. С одной стороны – далёкое милое детство, с другой – чёрт бы побрал эту добропорядочную жизнь, в которой девочка должна играть с девочками в куклы, потом стать девушкой, научиться ахать, восхищаться, секретничать с подругами и мечтать о молодом офицере, потом выйти замуж, растить детей, таких же благопристойно запрограммированных…
Бунтарская нота изредка прорывается в воспоминаниях. «От тебя всего можно ожидать», – бросает ей мать по поводу некоего семейного конфликта. Значит, в семье у Шурочки уже сложилась репутация своевольно-непредсказуемой личности, которая не хочет быть такой, как положено. Но внешне жизнь протекает в спокойном русле. Отец служит в столице, получает повышения, потом с семьёй едет в Болгарию, в Софию, где его дом становится центром политической, а заодно и светской жизни, в коей участвуют подрастающие дети. Они резвы, милы и привлекательны. Старшие дочери – девицы-красавицы – имеют явный успех у противоположного пола. Младшая – ещё дитя, но и она очаровательна.
