Грязно-кровавые волны русской смуты унесли Павла Дыбенко вдаль от Москвы. В июне – июле он чуть-чуть не успел примкнуть к антибольшевистскому выступлению левых эсеров и к мятежу красного главкома Муравьёва в Самаре. После этого оказался в оккупированной австро-германцами Одессе: якобы (по позднейшей советской версии) на подпольной работе; на самом деле, по-видимому, бежал от большевистской диктатуры. Понятия «Дыбенко» и «подпольная работа» столь несовместны, что уже в августе 1918 года он попался: в Крыму был арестован татарами, выдан немцам, обменян на немецких офицеров, оказавшихся в плену у красных. Впрочем, это тоже лишь версия.
Из сводки ГУГБ НКВД за 2 апреля 1938 года:
«Дыбенко сознался в том, что в 1918 году, будучи послан ЦК ВКП(б) на нелегальную работу на Украину с явкой в Одессу, он выехал в Крым и в Симферополе был арестован немецкой разведкой. Находясь в Симферопольской тюрьме, Дыбенко был завербован немецкой разведкой – офицером Крейцином – для шпионской работы, после чего был освобождён из тюрьмы»
[197].
Красные в это время катастрофически теряли людей: военспецы, командиры, а порой и целые полки переходили к белым. Тут уж не до былых обид. Дыбенко, чудом избежавший расстрела в немецкой тюрьме, попросился в Красную армию, и его с радостью приняли. И вот он командир Заднепровской дивизии, потом Крымской армии. В мае 1919 года победным ударом врывается в Крым; в течение четырёх недель он – наркомвоенмор и председатель Реввоенсовета Крымской Советской Республики (Коллонтай с ним); уже в июне так же стремительно и позорно бежит из Крыма, как в марте восемнадцатого бежал из-под Ямбурга. Потом его то отзывают, то вновь посылают на фронт, но в должности не выше начдива. Венец полководческой карьеры – участие в подавлении Кронштадтского восстания в марте 1921 года. Пошёл карателем: бить собственных «братков» – матросов.
Что касается Коллонтай, то во власть она более не вернулась. Осталась членом большевистского ЦК, но статус её – специалист по женскому вопросу, не более. Должности, которые она занимала в 1918–1922 годах, всё какие-то бумажно-говорильные: член комиссии при ЦК РКП(б) по работе и агитации среди женщин, нарком агитации и пропаганды Крымской Советской Республики, заведующая женотделом ЦК РКП(б). В эти же годы выходят её книжки-манифесты: «Семья и коммунистическое государство», «Новая мораль и рабочий класс». Основная идея: в коммунистическом обществе все трудящиеся – одна семья, подобная пчелиному рою. Воспитание детей и хозяйственные заботы – общее дело трудовой коммуны. Любовь свободна, как проявление творческой индивидуальности, но только в той мере, в какой эта свобода не противоречит интересам трудящихся классов. Коллонтай становится властительницей дум коммунистической молодёжи, но политического влияния это ей не прибавляет. Последний всплеск её политической активности – дискуссия о профсоюзах и так называемая рабочая оппозиция, которую она вместе с Александром Шляпниковым, своим другом по эмиграции, пытается создать в 1920–1921 годах. Опять наперекор реальности! Идея передать власть над производством и над рабочими самим рабочим, хотя и соответствовала идеалу самоуправляющейся трудовой коммуны, не могла иметь успеха в то время, когда выросшая в Гражданской войне партийная бюрократия начинала строить свои ряды.
Создать образцово свободную коммунистическую семью с Павлом Дыбенко тоже не получилось. В 1919 году она записывает в дневнике: «Нельзя этих буйных людей сразу делать наркомами, давать им такую власть. Они не могут понять, что можно и что нельзя. У них кружится голова»
[198]. На смену любви приходит трезвое, холодное видение человека. А человек этот – красивый, смелый, обаятельный, бестолковый, подвластный страстям порой довольно-таки низменного свойства… К тому же краскома Дыбенко носит нелёгкая: то он на Дону, то на Украине, то в Поволжье, то в Крыму. Коллонтай, когда может, сопровождает его, но гром войны – не её стихия. В ней вообще нет безрассудного авантюризма, который составляет чуть ли не главную особенность личности Павла.
Формальным поводом к разрыву становятся его пьянство и измены. Коллонтай, проповедница свободной любви, безоговорочно порвала отношения с Дыбенко, когда узнала о том, что у него есть другая женщина. И в этом нет непоследовательности. Свобода любви в формулировках Коллонтай – это равенство мужчины и женщины, товарищество и доверие. Равенство было нарушено, доверие обмануто. Коллонтай уходит бесповоротно, несмотря на мольбы искренне привязанного к ней Павлуши, несмотря даже на его попытку застрелиться. При этом, как ни странно, сохраняет к нему добрые, даже по-матерински нежные чувства. В письме к Марии Фёдоровне Андреевой (гражданской жене Горького и видной советской общественнице), написанном в 1923 году, Коллонтай подводит итог этого романа, а заодно и тридцати лет своего бунтарства в любовно-семейной сфере: «Раньше они уходили от жён к нам, свободным Лилит… Сейчас – это обычное, очень обыкновенное, юное, безличное существо, кто побеждает нас. В чём очарование этих девочек? Юность? Нет, не только это. Их сила в том, что “их” – нет, нет личности. Есть нечто “видовое”, женское, и всё. Они не мешают мужской индивидуальности. Они, как эхо, как зеркало, ловят и отражают. Это отвечает мужскому самодовлению. В этом их скрытая власть. И потом – они такие беззащитные, их всегда надо жалеть…»
[199]
Врагом и победителем безоглядной Александры Михайловны оказались не социальные условия и предрассудки, а сама природа, в которой женщина и мужчина не тождественны друг другу. Оказалось, что и в стране военного коммунизма женщины хотят быть матерями и жёнами, зависимыми, подвластными хранительницами очага, рабынями кухни, домашней прислугой для своих мужей и детей. Не все, конечно, но многие. Поэтому бесплодными были усилия Коллонтай и её единомышленниц по созданию домов-коммун с общими столовыми, фабриками-кухнями, фабриками-прачечными и детскими садами. Обитательницы этих райских кущ при первой возможности предпочитали заводить в своей комнате примус и корыто, варить, парить и стирать, словом, обзаводиться хозяйством маленьким и неудобным, но своим. Их мужья по-прежнему склонны были уважать только себя и своё дело, пренебрегать интересами и потребностями жён, иногда выпивать лишнее, да к тому же ещё и гулять на стороне. На этой почве возникали склоки и дрязги, драмы и трагедии, как будто и не было никакой революции. Социальная утопия не хотела становиться реальностью.
Мирная жизнь возвращалась, волоча за собой мешок обывательских привычек. Кем оказался Шурочкин великолепный Павлуша, когда отбушевали вольные ветры смуты и ему пришлось, сложив крылья, опуститься на мирный насест? Обыкновенным советским выскочкой-начальником, крикуном, бабником и пьяницей, да к тому же и неудачником: выше начальника захолустного военного округа ему подняться так и не дали. Последние пятнадцать лет его жизни вплоть до ареста в феврале 1938-го – скучны и ничем не примечательны…
