Суд приговорил её к каторге. Была переведена в Бутырку, а потом в Новинскую тюрьму, где ожидали этапа женщины, осуждённые за участие в политическом терроризме. Отсюда в ночь на 1 июля 1909 года тринадцать революционных эриний (подходящее число!) совершили дерзкий побег. Помогали им в этом надзирательницы, а также семейство Маяковских: юный поэт Володя и его сёстры. Среди бежавших – Маруся Никифорова.
Этот побег и подготовка к нему детально описаны в воспоминаниях Никитиной. Там же подробно и о Марусе. И тут – сенсация, раскрученная мемуаристкой по правилам авантюрного жанра с налётом тюремного эротизма. Завязка: странное поведение персонажа. «От нас она явно пряталась: раздевалась под одеялом, не мылась, как мы все, в уборной до пояса…» Интригующее развитие сюжета: «Тут пришла записка из Бутырской тюрьмы от её сопроцессника. <…> Маню Никифорову он знает за хорошего и честного товарища, но есть одно обстоятельство… Она вам сама расскажет…» Кульминация и развязка: Марусю припёрли к стенке, допросили и оказалось, что она… не она, а он! «Действительно мальчик… участвовал в убийстве пристава, потом скрылся в женском платье, был так арестован и осуждён». В камере – совещание. Постановили: «Маня останется Маней, что он мальчик или мужчина – нам всё равно»
[214]. В таком половинчатом качестве Маруся успешно участвовал(а?) в побеге.
II
Свобода с нечеловеческим лицом
Это очень соблазнительно: признать легендарную атаманшу Маруську переодетым мужчиной или, ещё экзотичнее, гермафродитом. Подобного рода слухи носились вокруг её имени. Говорили даже, что в эмиграции, в Париже, ей сделали операцию по смене пола…
Будем реалистами: трудно себе представить, чтобы при аресте и в ходе судебного разбирательства пол обвиняемой не был установлен или явные анатомические отклонения не отмечены. Что до операций такого рода, то в начале прошлого века они, если и были возможны, то стоили слишком дорого для рядовой эмигрантки. Всё, что мы знаем о Марусе времён Гражданской войны, не оставляет сомнения в её, так сказать, женской природе. И восторженное преклонение со стороны революционно-уголовного сброда (или народа, как кому угодно), воевавшего в её отряде, и роман с польским анархистом Витольдом Бжостеком, который, по словам другого анархиста, Андрея Андреева, «эту женщину, любя нежно, иногда носил на руках по комнате»
[215]. И даже отмеченная большинством свидетелей взбалмошность и истеричность её характера. Екатерина Никитина, полагаем, фантазировала или заблуждалась. Чего только не вспомнишь после нескольких лет тюрьмы и подполья! Да и сама Маруся, похоже, была любительницей мистификаций.
И вообще она была…
Но о том, кем она была на самом деле, – чуть позже.
После побега Маруся оказалась за границей, во Франции. И снова сведения о её жизни противоречивы и скудны. По одним сведениям, она – активная участница анархистского террора, осуждена французским судом, отбыла каторгу, освободилась только в 1917 году (Амфитеатров-Кадашев). Другие информаторы твёрдо уверены, что в это самое время она училась скульптуре в мастерской Огюста Родена, не порывая, правда, с революционными кругами (так написано в изданной анархистами в красной Москве в 1919 году брошюре «Жизнь и творчество русской молодёжи»). Есть даже мнение, что в 1914 году она под видом мужчины, как новая Надежда Дурова, записалась во французский Иностранный легион, получила офицерский чин, воевала на Германском фронте… Клубок легенд, противоречащих одна другой. Несомненно одно: в эмиграции наша героиня познакомилась со многими будущими активными деятелями русской революции и Гражданской войны, преимущественно из ультрарадикального лагеря. Среди них – Аполлон Карелин, Овсеенко (Антонов), Лев Чёрный, Витольд Бжостек.
Из свидетельских показаний Антонова-Овсеенко по делу Марии Никифоровой, 1 июля 1919 года:
«В Париже вела она рабочий образ жизни. На революционную работу на юге потянулась самостоятельно; кажется, в качестве сестры милосердия была в отряде матросов»
[216].
Насчёт сестры милосердия… Кажется, опять легенда: нигде более не встретим мы упоминаний о её причастности к делу помощи больным и раненым. Но её появление на родине после февраля 1917-го – факт бесспорный. Теперь она уже активная и сознательная анархистка. Рядом с ней ещё один персонаж: пока малоизвестный, но тоже активный левый эсер-анархист Нестор Махно. В период между Февралём и Октябрём следы их деятельности видны на просторах от Александровска до Мариуполя. На станции Орехов разоружены несколько рот Преображенского полка; молва приписывает Марусе собственноручные расстрелы офицеров. На станции Пологи она с группой товарищей совершает «экспроприацию» миллионщика Бадовского: деньги нужны на снаряжение анархического войска. За это последнее деяние по прибытии в Александровск Маруся арестована, но отпущена на свободу страха ради анархистского. Из тюрьмы её вроде бы на руках вынесли революционные рабочие; и Нестор Иванович Махно, председатель Гуляйпольского Совета, якобы при этом присутствовал.
Ходят слухи о её поездках в Петроград и Кронштадт; мол, она – деятельная участница июльской анархо-коммунистической попытки переворота, в одном строю с Блейхманом, Коллонтай, Раскольниковым, Рошалем и другими звёздами ультрареволюции. В октябрьских событиях в Питере она тоже вроде бы участвует… Последнее сомнительно: поезда по кривым колеям распадающейся империи ходили совсем уже плохо, а в ноябре товарищ Мария Никифорова точно на Украине: документами засвидетельствовано её участие в первом установлении здесь советской власти. К концу рокового семнадцатого года она, как какой-нибудь Кортес или Валленштейн, стоит во главе целого войска, повинующегося лишь ей и именуемого в духе времени «Первый вольно-боевой отряд по борьбе с контрреволюцией».
Из дневника бывшего генерала и будущего военрука Северо-Кавказского военного округа Андрея Евгеньевича Снесарева. 5 мая 1918 года, Москва:
«Генерального Штаба [офицер] Зыков ехал с Румынского фронта, и поезд остановлен Марусей Никифоровой (обычная девка в папахе, но красивая), окружённой матросами, анархистами-коммунистами. У офицеров стали искать оружие, у трёх нашли и тут же расстреляли. Он случайно передал револьвер денщику, но всё же спасся благодаря просьбе священника и 3-х лишних голосов в его пользу»
[217].
Странный образ – эта Маруся. Более всего удивительно в ней соединение привлекательных и отталкивающих черт. Как уже было отмечено: «красивая девка» и «гермафродит с лицом скопца». Террористка, которую нежно любящий муж носит на руках. Сестра милосердия. Художница, хладнокровно расстреливающая безусых подпоручиков. Художницей-то она действительно была (или себя таковой считала): в единственной дошедшей до нас собственноручно написанной ею анкете (начало 1919 года) указана именно эта профессия.
