Тем временем 20 июня 1918 года в Саратове настоящая Мария Никифорова, состоящая, так сказать, в своём собственном теле, была арестована советскими властями и отправлена в Москву, в ту самую Бутырку, которую покинула девять лет назад.
IV
Севастополь, осень 1919 года
И, как ни странно, на этом – всё. Или почти всё. 21 сентября её выпустили под поручительство Карелина и Овсеенко. Она поступила на службу в Пролеткульт – художницей. В декабре участвовала в работе I Всероссийского съезда анархо-коммунистов, где докладывала… об организации под её руководством детского садика в Гуляйпольском районе. В январе состоялся суд ревтрибунала по её делу. Её признали виновной «в дискредитации советской власти» и «в неподчинении некоторым Советам на местах в сфере военных действий». Обвинения в убийствах и грабежах отвергнуты. Приговорили «к лишению права занимать ответственные посты в течение шести месяцев».
Маруся уехала из Москвы к Нестору Махно. Опять про неё ходят слухи: «совершает нечеловеческие жестокости», «ею собственноручно застрелено 34 офицера». По официальным же данным, занимается организацией школ и госпиталей в тылу махновской армии (в то время воевавшей на стороне красных). Поди пойми, что тут правда.
Летом 1919 года Махно порвал с большевиками. Мария Никифорова с мужем Витольдом Бжостеком оказались в Крыму, откуда белогвардейский бог войны генерал Слащов
[228] только что выбил красные отряды Дыбенко. Зачем и почему анархистская пара появилась в тылу белых – сказать трудно. Говорили о грандиозных планах анархо-коммунистического террора, направленного и против белых, и против красных. О намерении осуществить убийство Деникина. (Другие группы анархистов в то же время должны были уничтожить Колчака, Ленина, Троцкого. Реализованной частью этого плана стал взрыв в здании Московского комитета РКП(б) в Леонтьевском переулке 25 сентября 1919 года.) А может, и не было у Маруси и Витольда никаких планов, а просто не успели или не захотели бежать с красными. Так или иначе, оба они были опознаны в Севастополе бывшим бойцом Марусиного отряда, выданы контрразведке, арестованы и приговорены деникинским судом к смертной казни. Оба то ли расстреляны, то ли повешены то ли в сентябре, то ли в октябре 1919 года.
Из воспоминаний Гандлевской:
«…Они были арестованы через несколько дней в магазине в момент покупки галстука. <…>
В день суда и приговора я дежурила в толпе у суда. Не помню, как называется площадь, но слева стоял какой-то храм, и около него толпился народ, то ли по выходе из церкви, то ли ожидая решения суда, у подъезда стоял грузовик. Вот из здания суда вышли М[аруся] Н[икифорова] и Бж[остек]. У обоих руки были сзади в наручниках. Окружает их человек 20 конвойных белоофицеров. Когда один из офицеров хотел помочь Марусе подняться на грузовик, она отстранила его прочь, и, поддерживая плечами друг друга, Маруся и Бжостек взобрались на машину, где было человек 20–25 охраны исключительно офицеров. Их окружили, и машина немедленно тронулась.
Маруся кричала всю дорогу: “Да здравствует анархия, да здравствует свобода! Долой тиранов, долой белогвардейцев! Мы приговорены к смертной казни!” И ещё… чего я уже не могла разобрать».
В дополнение к мемуарной прозе – небольшое стихотворное послесловие. На мотив, освоенный революционными матросами.
ПРО АНАРХИСТКУ МАРУСЮ
Маруся-маузер, Маруся-плеть.
По табуретке, солдатик, вдарь.
Вот Севастополь. Куда теперь?
На шее петля. Морская даль.
На Александровск, на Таганрог
гуляла пьяная матросня.
Глоток свинца офицеру в рот —
простая песенка у меня.
– Эх, яблочко, куды катисся? —
орал прокуренный эшелон.
Винтовка в правой, в левой «катенька»
[229],
даль краснозвёздная над челом.
– Ты баба грубая, не щука с тросточкой,
валяй указывай, кого в распыл!
На штык Ульянова, жида Троцкого,
хоть всю Вселенную растопи!
Маруся-камень, Маруся-волк.
Сбледнул полковник, ладони – хруст.
Ты девять пуль вогнала в него.
Братва стащила башкой под куст.
Выл Александровск, чумел Джанкой,
из рук выпрыгивал пулемёт.
По тёплым трупам в ландо с дружком.
Страх портупея перечеркнёт.
На табуреточке, ручки за спину,
на шее – петелька, в глазах – простор.
Цыгарку крутит солдатик заспанный,
над бухтой вестник грозит перстом.
Куда катишься, чёрный висельник,
светило дневное? за Днестр?
Эмигрируешь? А я выстрелю,
я достану тебя с небес!
Маруся-душечка, куда теперь?
В Ревком небесный на разговор?
Он девять грамм пожалел тебе.
Перекладина над головой.
…Это скоро кончится. Снег
степью кружится – не для нас.
Мы уйдём по дорожке вверх.
Не особенно и длинна.
Плечо под кожанкой, папаха на ухо,
вихор мальчишеский, зрачки – свинец.
Каталась в саночках, спала под нарами,
советских ставила к стене.
Эх, яблочко – дрожит под курткой,
куда-то катится, вверх и вниз.
Неторопливо солдат докуривает.
Ещё затягивается. Вдохни.
V
Ординарец Никита
И я: «Куда ж бежать? Какой мне выбрать путь?»
Тогда: «Не видишь ли, скажи, чего-нибудь», —
Сказал мне юноша, даль указуя перстом.
Я оком стал глядеть болезненно-отверстым,
Как от бельма врачом избавленный слепец.
«Я вижу некий свет», – сказал я наконец.
«Иди ж, – он продолжал, – держись сего ты света;
Пусть будет он тебе единственная мета,
Пока ты тесных врат спасенья не достиг,
Ступай!» И я бежать пустился в тот же миг.
А. С. Пушкин
Будущий герой белогвардейского Крыма, полковничий сын Яша Слащов учился в одной из лучших петербургских школ: в реальном училище Гуревича. Конечно же, в старших классах читал Плутарха. И потом, когда получал военное образование в блестящем Павловском юнкерском училище, штудировал «Сравнительные жизнеописания» историка из Херонеи – уж, во всяком случае, про военные походы знаменитых греков и римлян. Самое драматичное из Плутарховых повествований – про войну Помпея с Митридатом.
