Главное откровение Евангелия заключается в возможности предельного, и даже сверхпредельного, единения человека и Бога. Поэтому и воплощение, поэтому Бог стал человеком, взяв на себя всё человеческое, кроме греха. Отсюда и евангельская любовь: «Да любите друг друга, как Я возлюбил вас» и «как возлюбил Меня Отец, и Я возлюбил вас; пребудьте в любви Моей»
[247]. Любовь есть соединение. Поэтому и человек не только может стать одно с Богом, но и должен это, и границ и пределов такому соединению нет.
А сатана сказал Адаму и Еве: «Будете как боги». И соврал.
Не становясь Богом, человек становится одно с Богом. Как это?
Понять и перевести на человеческий язык – невозможно. Бог Сам являет и отдаёт Себя человекам – не в необъемлемой и непознаваемой сущности своей, а в направленном на нас действии – энергии Божества. Именно Он, именно Бог, сияя, не тускнеет, изливаясь, не уменьшается, отдавая Себя Всего, не умаляется, приближаясь до самого нутра человеческого, становится всё огромнее, таинственнее и дальше. В вечном соединении веры, в обожении, человек вливается в поток этого Света и стремится в нём в бесконечную световую даль богопознания.
Смысл истории – обожение.
…
IV
Продолжение рукописи
Вера, спасение, церковь
«Как в Адаме все умирают, так во Христе все оживут»
[248]. Грех Адама есть грех всех людей. Поэтому невозможно спастись в одиночку. Спасение – в новом человеческом воссоединении, во Христе, умершем и воскресшем. И как всякий человек одновременно духовен и телесен, так и спасение достигается через духовное и телесное воссоединение: в евхаристии, в церковном причащении Христу через принятие великой тайны – вкушение плоти и крови Христа Иисуса. Вера непременно ведёт человека в Церковь и приводит к евхаристии, к Тайной вечере Господней, той самой, которая описана в Евангелии.
Церковь есть воссоздание единства: прошлого с настоящим и будущим, мира с человеком, человека с людьми, людей с Богом – во Христе.
Спасения нет вне Церкви. Но это не значит, что кто-нибудь знает, кто спасён, а кто не спасён.
Где границы Церкви?
Их нет, как нет границы пути. Есть начало и конец. Шаг в сторону не приравнивается к побегу.
Церковь сама по себе есть путь спасения. Поэтому фраза «Спасения нет вне Церкви» верна, как всякая тавтология.
Но нет иного критерия принадлежности к Церкви, кроме веры.
Именно исторический опыт русского православия в XX веке учит тому, что нет иного критерия, кроме веры.
Когда одни иерархи были расстреляны, другие бежали, а третьи пошли на поклон к безбожной и человекоубийственной власти, как можно было понять, где истинная иерархия? Когда сквозь русскую Церковь, как молнии, прошли расколы и предстоятели в Москве и Карловцах, Москве и Ленинграде, в Донском и Даниловом монастырях Москвы запрещали друг друга в служении, как можно было знать, где истинная Церковь?
Когда крестить детей стало опасно – порой даже до смерти, своей и близких, – и верующие стали крестить втайне, бывало, и без священника, не зная обряда, не ведая нужных молитвословий, по памяти, по внушению сердца, – как можно было понять, какое крещение истинное? И был ли ты крещён истинным крещением?
Когда в среду духовенства и активных мирян были внедрены осведомители и провокаторы, когда, идя на исповедь, верующий не знал, кто таков человек, говорящий ему: «Се бо Господь зде с нами невидимо стоит», – пастырь, полагающий душу свою за овцы, или Иуда; когда слова, сказанные втайне на исповеди, могли стать кирпичиками следственных дел, орудием очередного человекоубийства – как можно было с чистым сердцем приступать к чаше, к единению всех верных в причастии Тайн Господних?
Когда в стране, на её громадных пространствах, одновременно с введением свирепого паспортного режима было уничтожено до девяноста пяти процентов приходских храмов и когда миллионы православных оказались физически лишены возможности хотя бы раз в несколько лет, хотя бы в последний раз в жизни исповедаться и причаститься – как можно было оставаться уверенным, что ты ещё в Церкви, что не отпал от Неё?
И когда каждое внутрицерковное решение – от патриархии до приходов – вступало в силу, лишь будучи проштамповано советским служащим из комитета, – как можно было быть уверенным, что, идя в дом Божий, ты будешь служить Богу, а не махинациям безбожной власти?
Во все эти годы принадлежность к Церкви истинной, к Церкви Христовой не определялась в полной мере никакими формальными критериями, никакими внешними признаками, даже никакими видимыми миру действиями, а только собственным внутренним состоянием – верой.
Верую, потому что люблю Христа.
Верую, потому что противостою миру.
Верую, потому что не могу не веровать.
И в силу этой моей веры я в Церкви. (Такова правда советского времени.)
Но вера – по слову апостола Павла, «уверенность в невидимом» – не даёт человеку уверенности в видимом мире, уверенности житейской. Наоборот, именно истинная вера, задавая высший, но невыразимый в словах и действиях критерий истины, заставляет человека постоянно сомневаться во всех малых, временных, неустойчивых правдах и неправдах меняющегося мира.
Верую и потому сомневаюсь.
И в силу этого нет возможности, придя в Церковь и даже соблюдя правила её, сказать себе: «Я в Церкви, я спасён!»
Вера, которая в человеке от Бога, неминуемо приведёт человека в Церковь, к евхаристии, к причащению тайн тела и крови Христовых. Причащение – дверь спасения.
Вера равно жизнь. Вера равно молитва
Кто я такой, чтобы говорить о вере и о Боге? Я никто и ничтожен, но я верую, и вера даёт мне возможность говорить.
Апостол Павел про Авраама: «Он, сверх надежды, поверил с надеждою, через что сделался отцом многих народов»
[249].
То есть надежда была и до Авраамовой веры, надежда была у человеков всегда… И эта надежда вела человеков к погибели. Убегая от архангелова меча, Адам и Ева надеялись на возвращение в рай. Совершая убийство брата, Каин надеялся, что Бог не заметит преступления или, по крайней мере, не придаст ему большого значения. Надежда – когда она сама по себе живёт в душе человека – имеет две стороны, две спутницы: самонадеянность и слабость. Я плох, я несовершенен, я негодяй, я ничтожество – но я же хороший, сам собой любимый, так кто же посмеет нанести мне последний удар? Я – такой – буду всегда, Бог смирится со мной, я на это надеюсь. Такую надежду ничем не вытравишь из души, потому что всякая душа любит себя и находит себе оправдание. Но эта же надежда отнимает силы действовать, бороться с тем злом, которое царит и внутри человека, и во внешнем мире.
