Оправдание
«Покайтесь, ибо приблизилось Царство Небесное!» Действительно, приблизилось: оно уже тут!
Страшный суд не где-то там, вдали, тёмной фреской на западной стене храма. Он уже идёт, он здесь, передо мной, и я перед ним. Здесь и сейчас решается дело моего спасения – бесповоротно. И ужас мой оттого, что я не могу спастись – так же как не могу взлететь, не могу перепрыгнуть море, не могу вынуть из себя свою душу.
Не протиснуться в узкие двери, не сделаться тьме светом: несовершенство моё!
Глаз вырвать, руку отсечь – страшно, больно – но могу, а спасти себя не могу.
Что бы я ни делал, что бы ни кричал на этом суде – ни дела, ни крики не спасут меня. Я сам осудил себя – слабостью своей, бессилием, неволием перед смертью. Смерть, увы, не небытие: она – вечная погибель. Замкнётся миг – и я останусь в вечности смерти, в последнем мучении и страхе – навсегда.
И ещё больший ужас оттого, что я не могу спастись в одиночку. Грехи всех людей мира, от Адама до нынешних миллиардов, – на мне и во мне. Все мы-они в Адаме согрешили, все мегатонны людских грехов висят на мне, тянут меня-нас в чёрную бездну. И каждый мой грех убивает других людей. Моих близких. Мою мать, моего сына, мою дочь. Каждый мой грех – наша общая смерть; каждый их грех – удар молота по мне, тонущему. И я понимаю, что спастись мы можем только все вместе – с Адамом, с отцом моим, с мамой, с детьми моими, со всеми миллиардами. Потому что мы – одно. И это – невозможно.
И вот тогда одно – молитва.
Ты, Христе Боже, можешь всё, и Ты – только! – можешь меня спасти. Спаси меня и их!
Вся молитва – в этом:
исток молитвы – ужас погибели;
суть молитвы – люблю Тебя!
цель молитвы – чудо спасения.
Молитва – сок жизни, как кровь в человеческом теле. Всё живое живёт молитвой. Я жив, пока вижу Спасителя и Творца. Я вижу Его молитвой.
Святой – это тот, кто всё претерпел, и всё перестрадал, и всё преодолел, для того чтобы видеть Бога.
«Слушающий слово Моё и верующий в Пославшего Меня имеет жизнь вечную, и на суд не приходит, но перешёл от смерти в жизнь»
[252].
(На этом рукопись обрывается.)
V
Искушение раем
Итак, отец Александр, двадцатишестилетний священник, служит в храме лейб-гвардии Кавалергардского полка.
Он, безусловно, обладает даром производить впечатление на людей, он импозантен, энергичен и весьма учён. Он, несомненно, скоро добьётся известности как проповедник (хотя в Петрограде ярких проповедников немало). Он может, как Павел Флоренский, удивить мир яркими сочинениями богословско-апологетического содержания. Он может, как Георгий Гапон, стать салонным батюшкой и организатором масс. Если всё будет благополучно, если тучные годы мирной жизни продлятся в России, он, наверное, займёт по достоинству высокое положение в среде формирующейся православной интеллигенции.
Только время нужно, время.
Но времени Бог не дал.
Революция перевернула всё.
Революция создаёт видимость чудотворства. Слепые вдруг массово прозревают, расслабленные выбегают на митинги, хромые идут на приступ, сухорукие поднимают знамёна… И всем бескрылым кажется, что они вот-вот взлетят, что они, собственно, уже в небесах. Пройдёт немного времени, и прозревшие грохнутся в яму, бывшие хромые будут расстреляны у стенки, исцелённые расслабленные спекутся в дрожащую массу перепуганных обывателей, сухие ручонки примутся писать доносы, а видимые небеса превратятся в плакат: «С чистой совестью – на свободу!» Но это – будет, будет, а будущее неведомо…
Отречение императора породило церковную смуту. Вдруг как-то обнаружилось, что Церковь Божия не имеет основания в социальном устройстве обезглавленного Российского государства. На протяжении двухсот лет венценосные особы управляли и русским православным народом, и Русской церковью. Церковь – царство не от мира сего – прижилась под скипетром царей мира сего. Это было неправильно, неканонично, не так, как должно быть, но к этому привыкли. Оспаривали; высказывались против, цитируя Священное Писание; некоторые негодовали; жаждали освобождения от «вавилонского плена», строили планы церковно-государственного переустройства… Но к существующему положению дел привыкли. И вдруг… Не государь император, помазанник Божий, а какой-то князёк Владимир Львов, невский франт с закрученными усами, неведомо с чего назначенный Временным правительством на должность обер-прокурора Синода, оказался командиром над архиереями и всем духовенством.
Началась перекройка церковной жизни: царство не от мира сего – по образу и подобию демократии мира сего. У этого дела нашлись горячие сторонники среди церковной интеллигенции и священнослужителей. Открылось поле деятельности и для искренних церковных реформаторов, и для бойких авантюристов, и для честолюбцев, умеющих нестись в потоке и выныривать на его волнах.
Тут надобно сказать, что вопрос реформы церковно-государственных отношений и внутренней жизни церкви стоял на повестке дня давно – по крайней мере, с 1905 года, когда в императорских манифестах и указах были провозглашены веротерпимость и свобода совести. Для выработки правил жизни в новых условиях предполагалось созвать Поместный собор Русской церкви; было учреждено Предсоборное присутствие, началось обсуждение грядущих преобразований. Церковное сообщество оживилось. Заговорили разные голоса, заварились споры, заскрипели перья учёных и публицистов. Весной 1906 года много шуму наделали две записки, опубликованные в «Церковном вестнике» от имени группы священников (впоследствии их стали называть «группа 32-х», но это условность: ни количество, ни точный поимённый состав неизвестны). Речь в записках шла о том, что Русская православная церковь не участвует в жизни общества, не оказывает влияния на социально-политические процессы и потому в условиях грядущей свободы рискует потерять позиции перед иноверцами. Для лечения сей застарелой болезни выдвигалась программа: увеличить количество епископских кафедр (чтобы свой епископ был в каждом городе); епископов избирать на собраниях духовенства и мирян; регулярно проводить областные и Поместные соборы, формируемые тоже путём выборов, предоставить мирянам право участвовать в управлении… Всё с опорой на опыт церковной истории, на правила и каноны Древней церкви. В общем, программа как программа, не хуже других. У неё были различные достоинства и один маленький недостаток: жизнь Церкви, таинственного тела Христова, предполагалось подстроить под законы общества. Выборы, народолюбие, права… Очень современно. Обновляется общество – обновись и Церковь!
Авторы программы назвали своё сообщество «Братством ревнителей церковного обновления». Так в 1906 году родилось слово «обновленцы».
Однако ж не содержание записок, а тот факт, что приходское духовенство, доселе безмолвное, вдруг заговорило, взволновал и реформаторов, и консерваторов. Последние, по-видимому, взволновались больше. Под их давлением осторожный государь повелел отложить собор. Сейчас не время. А когда время? Да и придёт ли?
