Помните? «И Дух и невеста говорят: прииди!»
Совершилась революция. И народолюбцы из Временного правительства в поисках соположенных им церковных сил обратились к обновленцам.
Вообще-то Временное правительство, состоявшее по большей части из людей религиозно тусклых, либералов и социалистов (замеченных и в масонских ложах), с наибольшим удовольствием забыло бы о существовании Церкви вообще. Но сто тридцать миллионов православных, оказавшихся под их властью… С этим надо что-то делать.
И вот в марте 1917 года при покровительстве и, видимо, с санкции князя Владимира Львова (не путать с министром-председателем Евгением Львовым!) создаётся организация с громким и несколько странным названием – Всероссийский союз демократического духовенства и мирян. («Демократическое духовенство». Значит, бывает «аристократическое», «монархическое», «республиканское», «бюрократическое» духовенство? Почему тогда не быть и «анархическому» и «террористическому» духовенству?) Среди организаторов – кое-кто из «группы 32-х» и сочувствующие им, все – уважаемые священники: Иоанн Егоров, Александр Рождественский, Михаил Попов, его однофамилец Дмитрий Попов (депутат Думы). Секретарь союза – их молодой протеже священник Александр Введенский.
Внезапный и стремительный взлёт.
Ещё пару недель назад он – один из многих амбициозных столичных батюшек. Теперь – свой человек в обер-прокурорском доме на Литейном, 62 (заседания союза вскоре переместились на казённую квартиру Львова). Его знают в правительстве. Он выступает на митингах, в столице и на фронте (в столице, правда, куда охотнее и чаще, чем на фронте). Его проповеди быстро входят в моду.
Подчиняя свой смятенный дух судорожному дыханию времени, Александр Введенский увлёкся радикальным социализмом и даже анархизмом. До марта 1917-го не причастный ни к каким партиям, к осени того же года он уже проповедует самые радикальные революционные идеи, вводя их, как инъекцию, в плоть Христова учения.
Из статьи Введенского «Анархизм и религия»:
«…Христианство утверждает бесконечную ценность человеческой личности, как и анархизм. Но оно никогда не скажет: “Как можно больше динамиту!” Оно выведет другое требование: “Как можно больше любви!” Любовь – пусть это будет тот динамит, который взорвёт всю неправду социальной действительности! Любовь – пусть это будет тот огонь, в котором сгорит всё, мешающее подлинной, поистине божественной, свободе человека! Тогда на земле не только будут царить… справедливость и свобода… но будет прямо рай. И анархизм, – поскольку он есть, в лице своих благороднейших представителей, пламенный протест против нынешнего социального – прежде всего, а потом и морального, угнетения человека, – должен всегда помнить, что только христианство даст ему незыблемый фундамент для его высоких требований. Но методы Нечаева, методы “Вора” и т. д. должны быть не только брошены, но бесповоротно, решительно, со всей мыслимой силой осуждены. <…> Не динамит, но любовь. Любовь со Христом. Такая любовь сделает большее дело, чем самая большая доза динамита: такая любовь сделает всё»
[253].
Введенский вдохновенен, слова его благородны… – и нам давно знакомы. Как Савинков, он измеряет любовь килограммами динамита, как Блок, видит Христа впереди шагающих переустроителей мира, как Лопатин, воюет с наследием Нечаева. Но Лопатин иссох в послетюремной свободе и вскоре увидит над своим смертным одром обновлённое мурло нечаевщины. Но Савинков сгорит в динамитном огне, утащив за собой тех, кого наделял любовью. Но Блок, узрев за красными флагами Христа, задохнётся от невозможности дышать воздухом революции.
Что же ждёт отца Александра? К чему он так неудержимо стремится?
Да вот же, написано: «Тогда на земле… будет прямо рай».
Но рай на земле – обман, искушение, отвергнутое Христом, и стремление к нему – стремление к гибели.
Несозревшая ягода кисла. Недостойное счастье – несчастье. Блаженные блаженны в Царстве Небесном, а не в земном. В земном – всё неполно, недоделано, изменчиво и неспело. Съешь неспелый плод – отравишься.
Когда Введенский писал о христианской любви, взрывающей Бастилию социального зла, любезный ему анархо-коммунистический рай уже готов был обернуться адом. Дьявольские рожи высовывались то там, то сям из-за расписного занавеса «Великой бескровной революции».
VI
Врата адовы
В императорской России религиозная принадлежность записывалась в паспорт. Все православные обязаны были раз в год исповедоваться и причащаться. В армии таинства сии совершались в Великий четверг перед Пасхой; солдаты и офицеры чуть ли не строем шли к полковому батюшке и на литургию. За гражданским населением уследить было труднее, даже и притом, что о совершении таинств выдавалась соответствующая справка. По сведениям Святейшего синода, количество православных (по паспорту), уклоняющихся от исповеди, росло с каждым годом, достигая на некоторых приходах половины и даже двух третей зарегистрированных прихожан.
Временное правительство отменило духовную обязаловку. (И правильно сделало; это – одно из немногих разумных решений Временного правительства. Хлеб духовный нельзя насильно впихивать в неголодные рты.) Пасха в том году предстояла ранняя: 2 апреля. 30 марта, в Великий четверг, в казармах перед церквами и на фронтовых позициях возле походных алтарей впервые не видно было длинных очередей. Из всех православных военнослужащих исповедаться и причаститься пришло лишь десять процентов. Один из десяти. Сто из тысячи.
А остальные?
Христос сказал: «Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь пребывает во Мне, и Я в нём»; «Я хлеб живый, сшедший с небес; ядущий хлеб сей будет жить вовек»
[254].
Стало быть, остальные девяносто процентов не захотели жить вовек. От предложенного Христом – от вечной жизни – отказались. Значит, что выбрали? Жизнь временную? То есть в итоге – смерть?
Ну кто-то, конечно, (и многие) поступили так по неведению, по лени, под влиянием революционной моды. Но тенденция налицо: миллионы вооружённых мужчин выбирают смерть.
Так осуществились первые свободные выборы в свободной стране. Подавляющее большинство – против Бога и за диавола.
Совсем немного пройдёт времени – и они кинутся с остервенением выполнять программу диавола: убивать друг друга и сами себя, жечь усадьбы, рушить храмы, грабить дворцы, вытаптывать и выжигать поля, бить фонари и разламывать мостовые…
Но это – ещё будет.
В августе 1917-го в Москве начал работать Поместный собор Русской церкви. Собор был созван не по воле Временного правительства (оно поморщилось, но стерпело), однако выборы его участников проходили вполне демократически, в духе времени, хотя и осторожно, по многоступенчатой системе. К выборным членам присоединились члены по должности (главным образом епархиальные архиереи). Всего по списку 564 человека: 80 архиереев, 165 представителей белого духовенства, 20 человек от монастырского монашества, 299 мирян. Представители Союза демократического духовенства были на соборе, но Введенский в их число не попал: молод ещё. Первый среди первейших вопросов – о высшем церковном управлении. Восстанавливать ли патриаршество? Соратники Введенского против: патриаршая власть – порождение монархии; в наши республиканские времена церковное управление должно быть коллегиальным. Однако большинство собора считало необходимым возродить упразднённый Петром I сан главы русской церковной иерархии. Дискуссия развернулась бурная, долгая. Пока спорили, совершилась драма корниловской диктатуры, сменился состав Временного правительства, в Петрограде большевистский Петросовет полным ходом готовил захват власти. 25 октября в столице совершился переворот. В Москве набухало свинцом и кровью вооружённое противостояние сторонников и противников Советов. 27 октября начались бои, кровь хлынула.
