Орудием разгрома стали обновленцы. Выступили сами, по своей воле, при поддержке и по тайному сценарию ВЧК-ОГПУ.
Один из первых и ярых выступивших – Введенский.
Последовательность событий.
16 февраля 1922 года принят Президиумом ВЦИКа и 23 февраля опубликован Декрет «О порядке изъятия церковных ценностей…», в котором местным Советам предписывалось конфисковывать в храмах предметы из золота, серебра и драгоценных камней (в опубликованном тексте – с обтекаемой оговоркой: «изъятие коих не может существенно затронуть интересы самого культа», но с негласным указанием забирать всё – сосуды для святых даров, оклады икон, раки и ковчежцы, в которых хранились мощи святых…).
28 февраля патриарх Тихон распространил послание, в котором, одобряя использование части церковных ценностей для помощи голодающим, осуждал изъятие из храмов «священных предметов, употребление коих не для богослужебных целей воспрещается канонами Вселенской Церкви и карается Ею, как святотатство»
[270].
В марте – апреле началось изъятие ценностей при участии сил ВЧК и частей Красной армии. Повсеместно происходили столкновения представителей власти с верующими; были убитые и раненые. Начались повальные аресты среди духовенства по обвинению в противодействии изъятию ценностей (действительному или вымышленному).
В это же время в советской прессе развёрнута яростная кампания против патриарха и поддерживавшего его «реакционного духовенства». Основной мотив: попы хотят уморить народ голодом. О деятельности церкви по оказанию помощи голодающим и о готовности пожертвовать все ценности, кроме богослужебных, умалчивалось.
На этом фоне в петроградских газетах опубликованы: сначала письмо Введенского о помощи голодающим, а затем декларация, подписанная двенадцатью петроградскими священнослужителями, в том числе Введенским. (Заметим: двенадцать – число апостолов вместе с Иудой.) Автором текста, по-видимому, был именно Введенский.
Из декларации Петроградской группы прогрессивного духовенства:
«…То явно не христианское настроение, что владеет многими и многими церковными людьми, настроение злобы, бессердечия, клеветы, смешения церкви с политикой и т. п. понуждает нас заявить следующее. Ни для кого из лиц знающих не секрет, что в церкви всегда бывала часть принадлежащих к ней не сердцем, духом, а только телом. Вера во Христа не пронизала всего их существа, не понуждала их действовать и жить по этой вере. Думается, что среди именно этой части церковников господствует злоба, которая явно свидетельствует об отсутствии в них Христа. Болит от этого сердце, слезами исходит душа… <…>
Верующие охотно придут на помощь государству, если не будет насилия. (О чём же и заверяют нас представители власти.) Верующие отдадут, если надо, даже самые священные сосуды, если государство разрешит церкви под самым хотя бы строгим контролем им самим кормить голодных, о возможности чего говорили представители власти. Так будем же готовы на жертвы! и решительно отойдём от тех, кто, называя себя христианами, в данном вопросе смотрит иначе и, таким образом, зовёт на путь равнодушия к умирающим от голода и даже на преступный, Христом запрещённый путь насилия в деле защиты церковных ценностей»
[271].
В огненных благородных христианских фразах совершается коварная подмена понятий. Прежде всего явлен образ врага: некие церковники, злобные, бессердечные, лицемерные, жадные. Образ этот будет потом тиражироваться советской пропагандой в миллионах экземпляров на протяжении десятилетий, внедрится в сознание поколений. Правда, им противопоставлены «хорошие» церковные люди, но с точки зрения пропаганды эту часть потом можно будет отрезать: ведь светлое забывается, а чёрное запоминается.
Сам факт противопоставления «хороших» и «плохих» людей в церкви есть факт раскола. Ибо кто будет отделять хороших от плохих? И как? Из текста декларации явствует: сердцем и духом принадлежат Христу не те, кого избрал Отец, видящий тайное, а только те, кто готов отдать безбожной власти всё, что она требует, безмятежно веря её обещаниям о ненасилии. Всяк, кто попытается защитить дорогое его сердцу – икону, чашу, крест, – враг власти и Церкви. А распределение на своих и врагов должен осуществлять отец Александр и его соратники в присутствии людей в кожанках и с наганами.
Люди с наганами не заставили себя ждать.
26 апреля в Москве начался судебный процесс по обвинению семнадцати священнослужителей и мирян в противодействии изъятию церковных ценностей. На допрос вызван патриарх Тихон – покамест в качестве свидетеля. 7 мая оглашён приговор революционного трибунала: трое оправданы, троим тюрьма, к расстрелу одиннадцать человек (число апостолов минус Иуда). Из этих последних шестеро помилованы (пока), пятеро расстреляны. За день до оглашения приговора патриарх помещён под домашний арест и в отношении него начато судебное дело.
Так осуществлялись заверения властей о неприменении насилия, на коих построена была агитация Введенского.
Что же делает он, узнав о приговоре, а потом и о приведении его в исполнение? Ужасается пролитию братской крови? Раскаивается? Ужасаться-то, быть может, и ужасается (он нервен и импульсивен), но…
9 мая Введенский приезжает в Москву. Вместе со священниками-соратниками три дня аккуратно посещает кабинет начальника 6-го отделения Секретного отдела ОГПУ Евгения Тучкова. Там детально разрабатывается план дальнейших действий.
12 мая поздно вечером пятеро священнослужителей в сопровождении сотрудников ОГПУ явились в Троицкое подворье на Самотёке к арестованному патриарху Тихону.
Из сообщения в обновленческом журнале «Живая церковь»:
«12 мая группа духовенства в составе прот. Введенского, свящ. Красницкого, Калиновского, Белкова и псаломщика Стадника направилась в Троицкое подворье к Святейшему патриарху Тихону и имела с ним продолжительную беседу. Указав на только что закончившийся процесс Московского Трибунала… группа духовенства моральную ответственность за эту кровь возлагает на патриарха, распространившего по церквям своё послание – прокламацию от 28 февраля. <…>
Указав на то, что под водительством патриарха Тихона церковь переживает состояние полной анархии, что всей своей контрреволюционной политикой и, в частности, борьбой против изъятия ценностей она подорвала свой авторитет и всякое влияние на широкие массы, группа духовенства требовала от патриарха немедленного созыва для устроения церкви поместного Собора и полного отстранения патриарха до соборного решения от управления церковью. В результате беседы, после некоторого раздумья, патриарх подписал резолюцию о передаче своей власти до поместного Собора одному из высших иерархов»
[272].
