Первое понятие о том, что умеет окситоцин, мы получили в 1906 году благодаря исследованиям Генри Дейла. Дейл только что окончил университет и, готовясь подать заявление в медицинское училище, получил должность директора Велкомских лабораторий физиологических исследований в Лондоне. Высокий титул – директор лаборатории – в таком молодом возрасте был выдан ему с оговоркой: перед ним поставили задачу изучать грибок спорынью. Для Дейла изучение спорыньи показалось оскорблением. «Если честно, я поначалу вовсе не стремился лезть в эту трясину с грибком», – писал он[1]. Спорынья была народным средством, которую применяли повитухи для стимулирования родов и лечения головной боли. Другие физиологи изучали внутреннюю секрецию гипофиза, щитовидной и поджелудочной желез – это серьезные темы, которые могли помочь прославиться в отрасли.
МОЖЕТ ЛИ ИМЕННО ОКСИТОЦИН ОТВЕЧАТЬ ЗА ПРИВЯЗАННОСТЬ МЕЖДУ МАТЕРЬЮ И РЕБЕНКОМ?
Дейл провел очевидные эксперименты, сделав инъекции целому зоопарку животных – кошкам, собакам, обезьянам, птицам, кроликам и другим грызунам. Он отметил повышение артериального давления и сокращение мышц, которые вызывала спорынья. А потом он решил изменить опыт, давая животным спорынью в сочетании с адреналином – гормоном «бей или беги». Спорынья остановила напор адреналина. Эти открытия привели к разработке первого поколения лекарств от гипертонии[2], благодаря которым Дейл в 1936 году получил Нобелевскую премию
[16].
Во время своих страданий в «трясине с грибком», между инъекциями спорыньи грызунам и обезьянам, Дейл сделал укол сушеного бычьего гипофиза беременной кошке. Возможно, его вдохновил Харви Кушинг; великий нейрохирург и эндокринолог как раз тогда выступал с лекциями, рассказывая о гипофизе и веществах, которые он выделяет. Ученые начали понимать, что две доли гипофиза содержат совершенно разные химические вещества. Дейл воспользовался задней долей, и – смотрите-ка, матка кошки начала сокращаться! В 43-страничной статье «О некоторых физиологических аспектах спорыньи» Дейл не объясняет, что́ заставило его купить бычий гипофиз, а потом дать его беременной кошке, причем именно заднюю, а не переднюю долю.
Гипофиз и его таинственные секреции тогда были главной темой для разговора среди физиологов. Длинная статья Дейла включала в числе 28 графиков один, на котором изображался рост давления в матке после укола препаратом гипофиза. В заключение он в основном описывал функции спорыньи, но есть там и такая строчка: «Прессорный принцип гипофиза (воронковидной порции) воздействует на некую составляющую прямых мышечных волокон, причем не на ту, которая возбуждается адреналином»[3]. Проще говоря, некая субстанция, которая вырабатывается в задней доле гипофиза, сокращает мышцы
[17].
Открытие Дейла так и осталось погребенным в недрах журнала; медицинское сообщество не обратило на него никакого внимания. Во многом оно напоминало исследование с петушиными семенниками, которое провел доктор Арнольд Бертольд в 1848 году. Результаты обоих экспериментов оставались незамеченными в течение десятилетий, после чего любопытные врачи раскапывали прошлое, чтобы проложить дорогу в будущее. Старлинг и Бейлисс переоткрыли труды Бертольда и популяризировали концепцию гормонов. Работа Дейла прозябала в неизвестности до конца 1940-х годов, когда команда врачей продолжила его исследования и подтвердила, что инъекция экстракта задней доли гипофиза заставляет сокращаться матку беременного животного. А потом они открыли и связь вещества с грудным молоком, о чем говорится в письме редактору British Medical Journal в 1948 году; там описывается, как из сосков женщины после каждой схватки выделялись капельки молока (она все еще кормила первого ребенка, когда родила второго)[4]. Возможно ли, что вещество, сдавливающее матку, одновременно вызывает выделение молока? Оказалось, что так и есть. Таинственный гормон гипофиза был наконец изолирован и синтезирован в 1953 году, и за это открытие американский ученый французского происхождения Винсент дю Виньо получил Нобелевскую премию по химии в 1955 году. Вещество назвали «окситоцин», что в переводе с греческого означает «быстрые роды».
Изоляция гормона породила множество исследований, связанных с его природой. Он вырабатывается в гипоталамусе – железе размером с миндальный орех, которая прячется в глубине мозга; оттуда он попадает в заднюю долю гипофиза, которая затем всплесками выделяет его в организм.
Примерно в то же время другая группа ученых исследовала химическую подоплеку материнской привязанности. Эта тема казалась совершенно не связанной с окситоцином, но вскоре обе эти области если и не соединились полностью, то в большой степени наложились друг на друга.
Ученые, изучавшие любовь между матерью и ребенком, задались вопросом: что заставляет новоиспеченную мать кормить и защищать новорожденного? Запах малыша? Звук первого крика? Вид «мини-себя»? Или какой-нибудь гормон?
Появившиеся исследования животных показали, что для развития материнской любви есть особое окно. Исследование на козах, проведенное Питером Клопфером – тем самым студентом Йеля, которого так шокировал и впечатлил Фрэнк Бич, – показало, что если забрать новорожденного козленка сразу после рождения и принести всего через пять минут, то мать откажется от него, станет относиться как к чужаку, бодая и отгоняя от вымени[5]. То же самое подтвердилось и у крыс: они отказывались от детенышей, если их забирали на несколько минут сразу после рождения. Это говорило о том, что если и существует некий гормон, контролирующий материнскую привязанность, то он скачкообразно повышается во время родов, а затем его уровень быстро падает. Клопфер читал несколько статей об окситоцине. Он знал, что его уровень повышается во время беременности, заставляя сокращаться матку и молочные протоки, а потом он быстро разрушается, т. е. уровень гормона в крови сначала значительно растет, а потом резко падает. Может ли именно это вещество, окситоцин, отвечать за привязанность между матерью и ребенком?
Клопфер начал свои эксперименты с козами еще в 1950-х годах, будучи аспирантом; он работал на ферме возле Нью-Хейвена. Ему надоело спать в амбаре, чтобы успевать забирать козлят сразу после родов, так что он привел нескольких беременных коз в дом, который снимал у профессора, уехавшего в длительный отпуск. Он превратил гостиную в подобие амбара, выложив пол дерном. Все шло хорошо, пока профессор не вернулся домой без предупреждения и пришел в ужас, увидев новый «декор» и стадо беременных коз.
Вскоре Клопфер покинул Йель и стал профессором в Университете Дюка. Он купил дом в Северной Каролине, достаточно большой, чтобы на заднем дворе поместились все его подопытные животные, и продолжил еще более масштабные исследования новорожденных[6]. Затем, по счастливой случайности, Клопфер нанял Корта Педерсена, недавнего выпускника Университета Дюка, чтобы тот покрасил ему дом. Педерсен работал где придется, чтобы заработать деньги в ожидании поступления в медицинское училище. Они поговорили о козах и привязанности между матерями и детьми, и Клопфер упомянул, что с этим может быть как-то связан окситоцин. Педерсен спросил, можно ли ему поступить на работу в лабораторию Клопфера. Так начались дружба и научное сотрудничество, продлившиеся много десятилетий.
