– Вам надо научиться ладить, Влада. Айман очень близок мне, он неизбежно будет в моей жизни, как и ты…
Через пять минут перед ними стояли два ароматных травяных чая, так популярных в Сирии. Она скромно пристроилась на одном из диванов, попивая свой напиток, тогда как Васель вальяжно расселся в кресле и закурил. Зашел Айман с синей папкой в руках. Увидев Владу, немного осекся, вопросительно посмотрев на Васеля.
– Аниса хочет узнать, что делают настоящие хияли. Давай, покажем ей, что мы не кушаем младенцев и не расчленяем женщин.
Айман даже не улыбнулся, проследовав к столу Васеля, тогда как он сидел с кривой усмешкой, пока его глаза не побежали по строчкам бумаги, подложенной ему помощником.
Нахмурился. Глаза стали непроницаемо жесткими.
– Сколько всего погибло? – спросил он замогильным голосом его.
– Пятнадцать, – ответил тот, опустив голову.
– Пятнадцать?! – взорвался Васель, – то есть пятнадцать солдат просто так погибли от какого – то мышьяка?! Не на поле боя? Не от теракта? Не от вируса? От каких – то конфет!
Влад внимательно наблюдала за этой сценой, ловя каждое его слово. Было совершенно непонятно, о чем разговор…
Васель снова внимательно вчитался в бумагу.
– Вот их имена, – протянул Айман вторую бумагу.
– В основном новенькие, как я вижу, – она не могла не заметить в его голосе ноток облегчения….
– Да, только набранные. Там только Иссам и Захра из старых, но они пока в больнице, может, еще и выживут.
– Я аниса, – громко и манерно обратился к Владе Васель. Зачем он говорил с ней так? Зачем называл так пренебрежительно – формально… – Вот тебе один из примеров того, к чему приводит война, а еще – человеческая подлость и жадность. Можешь написать об этом в одной из своих статеек. Группа молодых наглых хиялей, как ты их называешь, – она бросила на него острый взгляд. Влада не называла их так…Зачем он это говорил… – Решила разграбить магазин со сладостями. Он находился в том районе, который не был окончательно уничтожен и разрушен, но в то же время, то и дело переходил в руки то к одной стороне, то к другой. Его владелец знал, что магазин разграбят, не важно, какая из сторон, когда дело доходит до войны за территорию, мародерствуют все – и солдаты, и повстанцы – поэтому приказал заранее отравить все конфеты. Ему было все равно, кем будут его посетители – оппозиционерами, хиялями, солдатами… – он хотел отомстить за разграбленный товар. Ну вот, первыми на него набрели мои новобранцы…Среди них еще не было особой дисциплины. Только жажда вкусить прелести военного превосходства… От отравления, медленной мучительной смертью умерло 15 человек. Этот ублюдок не нашел лучшего яда, чем мышьяк. Теперь он мертв. Мои люди сегодня с утра его убили. Кто прав? Кто виноват? Ответь мне, детка…
– У каждого своя правда… – подавленно ответила Влада, не в силах смотреть на него.
– Да, но вот только все они мертвы. И он, и солдаты… Это справедливо? Справедливо для их семей, кому они хотели передать эти конфеты?
– Они сожрали их сами, – вырвалось вдруг у Влады. Она сама не поняла, как.
Он горько усмехнулся. Но промолчал.
– Айман, позаботься об их семьях. Все же они были моими бойцами. Хоть и жадными обжорами… Сколько мы даем за шахида (прим. Во время войны каждого убитого в результате военных действий называли шахидом, в переводе с арабского – «мучеником») семье? По миллиону? Давай, каждому по миллиону.
Айман неодобрительно поджал губы.
– Что? – раздраженно отреагировал Васель на его реакцию.
– Пятнадцать миллионов? Это так много. Они ведь не умерли на поле боя.
Васель посмотрел на него убийственным взглядом.
– Пятнадцать миллионов. Если нужно, сними с моего личного счета. Их семьи не виноваты. Кто о них позаботится? Или их женщины должны пойти на панель, чтобы организовать похороны и прокормить детей?
– Там еще кое – что, – перевел тему изрядно расстроенный и напряженный Айман. – Жена Абу Аллюша должна родить на этой неделе.
– Прекрасно. Выдели триста тысяч. И позвони в военный госпиталь. Пусть ее примут по лучшему разряду.
Влада внимательно наблюдала за Васелем. Вырисовывались очертания его деятельности. Он выполнял роль некого патрона, заботящегося о жизнях его вассалов.
– Что еще?
– Там два посетителя.
Васель закатил глаза. – Я же просил не приводить сюда чужаков…
– Они не чужаки, Васель… Я ничего не мог сделать…. Там вдова одного пенсионера из нашей народности, за нее очень просил Хейдара… И старик Хамо…
Васель глубоко вздохнул. – Ладно, давай со вдовы, что там ей нужно…
В комнату зашла пожилая женщина в черном одеянии с ног до головы. Лицо ее являло собой серовато – желтый холст, испещренный морщинами, глаза – два маленьких красных мокрых озерца, от вида которых сердце Влады сжалось. За ней следом, неловко и стеснительно зашел угловатый высокий парень лет семнадцати, с испуганными, но очень живыми глазами. Он внимательно смотрел по сторонам, хотя и очень волновался. Словно впитывал в себя увиденное, словно это было какое – то чудо, его заветная мечта.
– Тафддалю, я умми (араб. – пожалуйста, мать), – учтиво обратился к ней Васель, встав и вежливо указав на кресло, подспудно пожав руку сопровождавшему ее парню.
– Ооо, я сиди (араб. – мой господин), – начала причитать женщина. Она говорила настолько горько и искренне, что пробирала дрожь. Обычно арабки немного переигрывали. Эта не играла. Боль была написана на ее морщинистом, утратившем жизненную силу лице.
– Я пришла просить о помощи, я сиди.
– Поделись своей проблемой, умм…?
– Умм Джаафар (прим. – в арабском мире характерно обращение к пожилым, когда вместо имени говорится «мать кого – то», «отец кого – то». Форма аналогична обращению в русском языке «Иванович», «Петровна»). Мы хоть родом и с побережья, но всю жизнь прожили Хомре, я сиди. Жили мирно и спокойно. Муж был офицером в отставке, сражался за Вашего деда в последней войне с Израилем. Был в отставке, открыл небольшой цех по ремонту машин. На жизнь хватало. Хотели, вон, устроить сына в армию. Мы жили смешанно. В обычном доме. Куллю маа баад (араб. – все вместе). Там были и мусульмане, и христиане, и мы, люди побережья… И никаких между нами проблем не было… Но месяц назад моего мужа убили… Убили оппозиционеры. Они все готовы вырезать нас…. Убийца моего мужа – механик, работавший в его мастерской, не из наших. Соседки доносили мне, что он связался с оппозиционерами из старого города, говорили, что замышляет недоброе против нас, но муж не верил. Говорил мне, что он его друг, будет и дальше работать с ним бок о бок, что Сирия это не Ирак…, что будет и дальше кушать с ним за одним столом, деля хлеб… Он часто занимал у мужа деньги, не возвращал месяцами, но тот ему прощал. Между нами не было недомолвок. Мы все жили мирно. Одной ночью муж уехал по делам на своей машине, но так и не вернулся, – женщина подавляла слезы, все повышая и повышая тон своего разговора, но это ей давалось все тяжелее, – но так и не вернулся… – повторила она, разразившись рыданиями, – мы нашли его изуродованное тело у автомастерской… Пуля во лбу и много – много ножевых ранений. Мастерскую сожгли дотла. В тот же день, когда мы организовывали похороны, на моего сына Джафара – она схватила руку сидевшего рядом мальчика и потрясла ею, показывая, что, мол, речь идет именно о нем, – напали пятеро мужчин. «Мы разрежем тебя на куски, если ты не уберешься к себе в деревню к морю. Ты последуешь за своим отцом в могилу», – сказали они ему. Мы похоронили мужа и сразу уехали сюда, на побережье у нас никого уже нет. К родственникам в Дамаск, мы поселились в конце квартала Меззе. Там только наши, есть несколько сослуживцев моего отца, они обещали помочь, но у них самих ситуация не лучше. Весь район в плакатах с фотографиями погибших ребят из района, наших ребят, с побережья. Что ни день, район обстреливают из минометов. Они думают, что мы все живем богато, потому что наш односельчанин президент. Они думают, что мы можем говорить с президентом, когда только пожелаем… Но посмотрите на нас, я сиди! Я едва могу позволить снять комнату под крышей! Мы едим хлеб и воду, да еще и сына вот – вот должны призвать в армию. Он не трус, не думайте, он мечтает пойти воевать за родину, но у меня больше никого нет….
