– Ты прав, Эля. Но техника идет вперед. Сейчас все можно делать значительно проще, чем в наши с тобой времена. Ты ведь тоже не снимал на посеребренные пластинки. Так что какой-нибудь Дагер
25 или Ньепс
26 могли бы упрекнуть тебя, что упростив способ обработки материалов, ты выхолащиваешь суть фотографии. И ты – никто иной, как бракодел и халтурщик.
– Ты опять за свое, Мишка? Адвокат дьявола!
– Дедун, не заводись! – поддержала Попова Сашка. – Ты сейчас под парами, а потому неадекватен.
Александра не любила, когда Элем прикладывался к бутылке. Его физиологическая норма алкоголя с возрастом сократилась, но дед еще не успел скорректировать прежние представления о собственных возможностях и, бывало, выпивал лишнее.
– Кто неадекватен? Я неадекватен? Вам бы, барышня, помолчать да послушать, что умные люди говорят. Тоже мне, надежда новой фотографии!
– Да, надежда, – заступился за Сашу Михаил Борисович. – Хотим мы того или не хотим, Эля, но скоро мы уйдем, а вот они (Попов указал на Сашу искривленным артритом пальцем) будут снимать и делать искусство. А потом изобретут какое-нибудь 3-4-5D, и они, как ты сейчас, будут бранить молодых, что те ленивы, необразованны и выдают за творчество низкопробную халтуру.
– Творчество! К тому времени никакого творчества уже не останется! Да и сейчас уже почти не осталось! Видел, как на мыльницах задают режимы – портрет, пейзаж там, макро и все остальное. Хочешь «сфоткать» пейзаж – переключи рычажок. И все творчество! А ты, Мишка, как дурак, до сих пор экспозицию замеряешь. А, оказывается, все можно «исправить на компе». Так что купи себе лучше такую мыльницу и научись рычажок в правильное положение ставить. А скоро вообще будут рычажки: «Маккари», «Родченко», «Лейбовиц» или «Юджин Смит»
27. А камера тебе и ракурс выберет, и композицию, я уж не говорю о фокусе и экспозиции. Ту-ту-ту… А славно это я придумал! Был бы пооборотистей, ей Богу, запатентовал бы. И потребовал бы ввести режим «Корбус». Шлеп – и готов портретик. Вот каким будет завтрашний день творчества!
– Творчество, Эля, будет всегда. Это физиологическая потребность человека – выражать себя. Просто оно будет другим. Новое время, новые формы.
– Это где ж ты, позволь поинтересоваться, видел новые формы? Ты посмотри, что они «фоткают» (это слово было выплюнуто Корбусом с ненавистью, будто оно обжигало рот). И чем? Телефонами! Подумай, они снимают телефонами! Телефонное творчество!
Саша невольно улыбнулась, предвкушая, что сейчас дело дойдет и до музицирования на пылесосе, но деда перебил Михаил Борисович:
– Эля, дорогой мой человек, технический прогресс идет по пути соединения всех полезных функций в одном устройстве. Никому не хочется носить с собой и телефон, и камеру, и музыку, и компьютер, когда все это можно собрать в одном приборе.
– Ту-ту-ту… В приборе на букву гэ… Как там его? – дед повернулся к Саше и пощелкал пальцами, словно силился вспомнить забытое слово.
– Гаджет.
– Во! Именно это я и говорю, на букву гэ. Все равно, Мишка, все функции в это гэ не запихнешь. Если по нему можно звонить, это не значит, что он будет варить тебе кашу.
– Зато кастрюля вполне могла бы еще и фотографировать.
– А вот в это я охотно поверю, – воодушевился Элем. И тут же продекламировал фальшиво-оптимистичным голосом из рекламного ролика. – «Новая скороварка для творческих обедов с матрицей 24 мегапикселя и 10-кратным зуммом. Новый взгляд на пейзаж Вашей кухни».
– Какая разница, чем снимают? – не сдавался Попов. – Важно, что они снимают.
– Фотки! Они не снимают, понимаешь? Они фоткают фотки. По-другому и не скажешь. У каждого полный телефон фоток – котики, цветики, детки-внучки-жучки и все, на что их глаз упадет. А потом это говно выкидывают на глобальную помойку, чтобы и других порадовать своим «творчеством».
– Чего ты злишься? Художников мало во все времена. А ты хочешь, чтобы каждый взявший в руки камеру, снимал как Картье Брессон? Этого никогда не будет! И так фотография сделала творчество демократичным и широко доступным.
– Слишком широко, слишком! Вообще, фотография – это искусство для бесталанных художников. Мы с тобой, Мишка, несостоявшиеся Рафаэли, не умеющие рисовать. Лентяи, которые вместо того, чтобы сидеть месяцами перед холстом, предпочитают нажать кнопочку и сразу же получить картинку. Любители без труда ловить рыбку из пруда. И Сашка такая же. Но когда-то нас незаслуженно считали богами. Эх, было времечко! Помнишь?
Попов улыбнулся, и его одутловатое бледное лицо просветлело:
– Еще бы! Как мы тогда кидали понты! Особенно ты, Элька, паршивец! Когда ты начинал на публике гнать про температуру света или про ГРИП
28, казалось, что это какие-то сакральные знания, доступные только избранным. Девчонки смотрели тебе в рот. И каждая мечтала, чтобы ты сделал ее портрет. Запечатлел красавицей. А ты диктовал им свои условия – кто «ню», а кто «ню-ню». Саша, вы не представляете, каким Казановой был ваш дедушка в молодости.
– Ну почему же? – не согласилась Сашка. – Вполне могу себе представить. Да он и сейчас еще очень крут! Между прочим, одна моя знакомая журналистка сказала, что «клюнула» бы на Элема. Зацени, дед!
– Ту-ту-ту… Вы мне льстите, барышня? Это еще зачем?
– Это чтобы ты не слишком нападал на меня.
– Да, Мишка, видишь, теперь уже барышни мною манипулируют, а не я ими. Но от этой конкретной барышни я готов потерпеть. Ты ее интервью читал? (Попов утвердительно покивал головой). Про «Великого композитора» и «Волшебного стрелка»… Глы-ба-ко… Умничка, хоть и засранка. Но снимает она ничего себе, правда? – в голосе Корбуса слышались отзвуки учительской гордости.
– Отлично снимает! И интервью у вас, Саша, получилось просто замечательное. Вот видишь, – развернулся Попов к другу. – А ты говоришь, творчество исчезает. Когда у тебя такая наследница! Я молодому поколению даже сочувствую…
– Это почему же?
– Многое из того, что мы снимали, было в первый раз. Помнишь, как ты придумал снять голую девчонку, проступающую через мокрый капрон? Тогда это было новым словом в искусстве. До сих пор помню, с каким восторгом мы смотрели на эту работу. Вы, Саша, ее видели?
– Конечно видела. Очень круто!
– Вы не представляете, как это было «круто» в семидесятые. Только выставить было невозможно – слишком уж откровенно. Там, помните, кое-где капрон прилип, и проступало нагое тело. А тело в СССР было под запретом. Вы, Сашенька, например, знаете, что в Советском Союзе «не было секса»?
