***
Впервые Саша встретилась с Корбусом в Центральном доме художника на Крымском Валу. Элем Арсеньевич заехал туда на выставку приятеля. Александра уже знала, как выглядит ее родственник, и все-таки была поражена его стильной старомодной элегантностью.
– Ну-с, что нужно от меня прекрасной юной барышне? Портрет? Или целое портфолио для модельного агентства? Только я ничего гламурного не снимаю.
– А я вас и не просила.
– Да? Интересно, – глаза в сеточке разбегающихся морщин обрели цепкость художника, изучающего натуру. – Так чему же я обязан?
– Меня поразила одна ваша работа.
– Только одна? – Корбус разыграл обидчивое удивление и картинно приподнял седеющие брови.
– Нет, не только. Но эта особенно.
– И какая же, позвольте полюбопытствовать?
– Женский портрет у зеркала.
– Так вы, милая барышня, всерьез изучали мое творчество… Про эту работу сейчас уже мало кто помнит. Где это вы ее отыскали?
– В Интернете, конечно.
– Воистину, рукописи не горят, и карточки не исчезают. Значит, тот портрет можно найти на глобальной помойке? Уж и не знаю, радоваться мне или расстраиваться. А вы что присоветуете?
– Я была рада, что нашла его. Там на портрете ваша любимая женщина?
– Да, моя первая жена. Давненько это было, прошлый век. Для вас – далекая история. Неприлично спрашивать, но сколько вам? Двадцать?
– Двадцать два.
– Да, я тогда был чуть старше вашего. А Инна даже моложе.
– Вы любили ее?
– Инну? Странно, что вы спрашиваете… Разве этого на портрете не видно?
– Видно. Но все-таки она – ваша первая жена, но не единственная.
– А вот это уже не вашего ума дело, милая барышня. Мне, несомненно, льстит внимание такой очаровательной юной особы… И все-таки хотелось бы знать, в чем причина вашего интереса ко мне. Я уже старый волк и не верю в бескорыстие. Вы журналистка?
– Хотите знать, какая у меня фамилия?
– А она что-то объясняет? Неужели Путина?
– Нет, не Путина. Корбус.
– Ту-ту-ту… Весьма неожиданно. А по батюшке вас как величают?
– Федоровна.
– Вот как… Значит, Федькина дочка. И внучка Инны. Забавно, – мужчина внезапно отбросил всю свою церемонность. – Так вот почему тебя так заинтересовал Иннин портрет. А я-то размечтался…
– Но мне он действительно очень понравился. Он очень крутой. Мне вообще очень нравятся ваши работы.
– Крутой… Ну и на том спасибо, – Корбус растерянно молчал, не зная, о чем говорить. – Значит, у нас сегодня встреча потомков с предками. И как? Не разочарована?
– А вы?
– Ну, не вы, а ты, если уж мы с тобой такие близкие родственники. И как я могу быть разочарован, если моя внучка – красавица.
– Неправда, никакая я не красавица. Вот бабуля…
– Ну, это уж позволь мне судить. Уж в чем-чем, а в женской красоте я понимаю побольше твоего! Ну, как живешь, девочка, чем занимаешься? Что положено спрашивать при знакомстве?
– Положено? А вам самому ничего про меня не интересно?
– Это Инна тебя так обработала? Что я знать тебя не хочу? Ты, кстати, сказала ей, что встречаешься со мной?
– Нет. Бабуля не хотела, чтобы я…
– Понятно. А ты захотела. Зачем? Из чувства протеста?
– Нет. Просто я снимаю. И я увидела ваши работы.
***
– Значит, когда вы познакомились, ты уже снимала…
– Ну да, если это можно так назвать. Всякие картинки позорные. Сейчас же все снимают. Телефоном. Элем от этого просто бесится. Он говорит, что фотографировать телефоном все равно что музицировать на пылесосе. Так и называет плохие работы – «телефонное творчество».
– Но есть же Инстаграмм? Это уже всеми признанное самостоятельное направление фотографии.
– Есть. Но дед этого не одобряет.
– А ты показывала ему свои картинки? Что он сказал?
– Не буду повторять, все равно при публикации вымарывать придется. Я и сама теперь понимаю, насколько он был прав. Он только в прошлом году позволил мне послать работу на конкурс. Как раз на «Best of Russia». Даже не так: не позволил, а настоял.
– У него что, в жюри были свои люди?
– Ты что, с ума сошла? Даже если б и были, он и пальцем не пошевелил бы! В искусстве у Элема все по «гамбургскому счету».
– Сорри. Твоя работа на самом деле лучшая. Шикарная фотка!
Саша передернулась и скривила лицо:
– Бр-р-р, не употребляй при мне этого поносного слова! Сказать в присутствии фотографа «фотка» все равно, что выматериться на светском приеме. Это из лексикона тех, кто «музицирует на пылесосе»! Дед про хорошие работы говорит «хорошая карточка».
– Сорри еще раз! Пусть будет «хорошая карточка». Расскажи, как ты ее сняла?
– Обычно. Просто оказалась в нужное время в нужном месте. Да еще и с камерой. Повезло.
– А что ты еще снимаешь?
– Много всего: свадьбы, портреты, деток, даже легкую будуарную эротику. Но тащусь-то я от стрита
20.
– Почему именно от стрита?
– Почему? Наверное, потому, что стрит – это как рулетка. Игра с судьбой.
– Это как?
Когда Сашка заговорила о своей большой любви, глаза ее загорелись восторженным блеском, а лицо засветилось внутренним светом вдохновения.
– Ну, понимаешь, – втолковывала она Алле. – В студии – там все понятно: там фотограф выстраивает композицию кадра, выбирает ракурс, ставит свет, выставляет режим съемки, нажимает на кнопку и получает свою картинку – ровно такой, какой он сам ее придумал. А в стрите все по-другому. Там на улицах бурлит жизнь, сама по себе бурлит, и ничего от меня не зависит. Там композиции строит… Великий композитор. А я должна всего лишь увидеть, распознать его шедевр… И, если очень повезет, успеть поймать мгновение, прекрасное или ужасное.
– Вау! Как это… концептуально.
– Но это правда! Те, кто занимаются стритом по природе своей охотники. Для нас главное – это добыча. Я, когда снимаю, не чувствую ни холода, ни голода, ни усталости. Знаешь, иногда можно целый день промотаться по улицам, и не подстрелить ничего стоящего. А иногда с первого кадра прет: картинка за картинкой. Но в любом случае, стрит-фотограф не художник. Мы все – охотники.
– Не верю! На улицах снимают практически все. А великих стрит-фотографов единицы. Наверное, эти избранные все-таки художники?
