Ему твердили, что не его дело рассуждать о судьбе, его дело – работать в полях, помогать и обеспечивать себя и семью. К его четырнадцатилетию одна из младших сестёр не пережила похолодания, она с рождения была слабой. Ещё через год не стало и следующей сестры – тогда у них почти не осталось припасов, Тоб с отцом ходили в город каждый день, чтобы подзаработать денег и купить еды, но этого было мало.
И тогда юноша понял, что ему необходимо найти другой способ помогать семье. В Цитадели всегда нужны были слуги, желающих попробовать себя в лекарстве и получить оплату, чтобы прокормить своих родителей или детей, куда больше, чем требовалось. Кроме того, был шанс того, что, обучившись немного, по возвращении домой он сможет принести поселению пользу.
Слуг кормили бесплатно, а значит, в родном доме требовалось тратить меньше припасов. И, что более всего привлекало крестьян-мечтателей, если понравиться лекарям и показать себя с лучшей стороны, то появлялась возможность обучаться дальше, а в будущем вырваться из вечного голода.
Тоб понимал, что, кроме него, есть ещё много таких же молодых людей, были и старше, и моложе, и сильнее, и слабее, и выше, и ниже. Тоб явился вместе с ещё десятком парней. Гроссмейстер отсеял всех, кто выглядел больным или хилым, и их осталось всего семь. Первым их заданием было мытьё полов в тех комнатах, где проводились кровопускания, ампутации и другие отвратительные вещи, затем они отправились на кухню помогать поварам. Им давали поручения, после которых у Тоба, и так привыкшего к бесконечному труду, болело всё тело – новички кололи дрова и носили их, латали постройки и перетаскивали камни, отмывали в замке, казалось, всё, что возможно, но на деле не поднимались выше первого этажа. Через девять дней, что были испытанием перед дальнейшим продвижением, оставили лишь троих, в том числе и Тоба, – и их не менее сложные дни продолжились.
Крестьянский сын радовался жизни впервые – его сытно кормили, для слуг в городе, за стенами замка, стояли дома куда просторнее, чем он привык. Да, он проживал здесь с совсем незнакомыми людьми, но у него был свой угол, со временем появилась новая одежда, свечи, новая сумка, даже добротная обувь. Он помогал своим сёстрам и родителям, здесь его труд оплачивался, и очень хорошо, – самому Тобу не нужно было ничего, кроме того, что он и так получил, а раз в сезон его семья могла теперь купить пару-тройку лишних мешков крупы или кур.
Спустя полгода Тоб приглянулся одному из лекарей. Мужчина по имени Валб возжелал себе личного слугу. Это был превосходный прорыв, личные слуги, хотя и были вынуждены работать, когда захочется их господину, зато спали в самом замке, ели больше и вкуснее, и их труд ценился выше. Как оказалось, Валб хотел от своего слуги не только наведения порядка, стирки и помощи с переносом тяжестей, но и близости. Крестьянин не сразу осознал это, а когда понял – было поздно. К счастью, за пережитые мучения Боги отплатили ему. Спустя ещё полтора года его, двух юношей и двух девушек отправили на Остров.
Лекари на Острове отличались от тех, что проводили время в Цитадели, но лишь большей вседозволенностью. Больные, проклятые Богами и лишённые душевного покоя и разума, на Острове находились не только для их блага и ограждения от сложностей мира, но и как безвольные куклы, которых изучали.
Новые методы лечения испытывались здесь, на больных пробовали различные методы воздействия, направленные не только на их исцеление, но и на доведение их до ещё более тяжёлого состояния.
Тот, кто пробыл здесь более трёх лет, хорошо выполнял свою работу и добился одобрения лекарей, возвращались в Цитадель и получали возможность обучаться дальше. Такой шанс упускать было нельзя, и Тоб мирился со всем, что видел в стенах лечебницы.
Уход за Даффой ему поручили почти сразу, тот, кто поместил её сюда, был обеспечен и старался, чтобы она не нуждалась ни в чем. Найти со своей подопечной общий язык оказалось сложно, однако в моменты, когда проклятие Богов теряло силу, Тоб успевал пообщаться с женщиной.
Даффа не знала, сколько ей лет, она жила здесь долгие годы. Очень худая – она почти ничего не ела добровольно, и вечно голодному Тобу приходилось уговаривать её, а порой, чего уж скрывать, он и сам съедал её завтраки и ужины. Светловолосая, сероглазая, она могла бы быть привлекательной, если бы не болезнь. Когда она приходила в себя, то улыбалась слуге, и эта улыбка была красивой, она притягивала, но стоило ей вновь начать бороться с проклятием, что жило в ней, как улыбка превращалась в безумные кривляния, а взгляд пугал бывшего крестьянина.
Здесь её все называли Авит, она откликалась, но однажды рассказала Тобу, что её настоящее имя Даффа.
Её история была не менее печальной, чем внешний вид. Богам она не угодила ещё больше, чем Тоб, и, возможно, поэтому они нашли общий язык. Ей было всего тринадцать, она жила в замке, как истинная леди, мечтала о хорошем муже, красивой жизни и здоровых детях – то, что их положение кардинально отличается, было понятно сразу. Даффа возвращалась с турнира, отпустила своих фрейлин, так как хотела встретиться со своим возлюбленным, молодым и красивым оруженосцем – за него она и мечтала выйти замуж, – но их встреча закончилась плохо. Он и группа его друзей, Даффа не могла вспомнить их количество, но утверждала, что их было не менее десятка, сначала показались ей милыми, но разговоры и действия её возлюбленного были направлены на любовную близость, а она, как любая уважающая себя леди, да и к тому же на тот момент ещё юная, должна была хранить себя для супруга.
Ответы Даффы не удовлетворили молодых людей, и они все, во главе с её прекрасным оруженосцем, взяли её силой, а за сопротивление жестоко избили. Эту часть рассказа она всегда рыдала, говорила сбивчиво и со всхлипываниями, а Тоб предпочитал не интересоваться подробностями. Леди, как она утверждала, нашли лишь спустя сутки, она настолько боялась своих обидчиков, что до сих пор не могла произнести имён и говорила лишь «Он» и «Они».
С того дня в Даффе, как она говорила, появился другой человек, он помогает ей, говорит с ней, но когда он берёт верх, то желает лишь уничтожать.
Лекари долго выхаживали её, а спустя три цикла обнаружилось, что у леди будет ребёнок. Но борьба за её жизнь продолжалась, любой из методов избавления от плода мог отразиться на её здоровье и последующей возможности иметь детей. Все те циклы, что она приходила в себя, внутри её рос ребёнок, которого она мечтала убить. Он был воспоминанием о страшном дне, её карой за тайные встречи и ложь семье, за то, что её придворных наказали и выгнали со двора, а её стражу казнили.
Уже к концу срока Даффу начали оставлять одну, и она предприняла несколько попыток избавиться от плода – девушка била себя по животу, пыталась убить себя, а однажды смогла доковылять до лекарей и успела выпить с десяток каких-то склянок, не глядя, прежде чем её остановили. Ничего страшного не произошло, она употребила лишь укрепляющие снадобья и пару эликсиров, предназначенных для снятия проблем со стулом.
Последней её попыткой она всадила себе в живот нож, который ей принесли вместе с вазой фруктов. Леди не задела ничего важного, её спасли и всё остальное время продержали связанной и не спускали с неё глаз.
