Но в том же месте, где алчное желание обрести сокровища Ковчега заставило людей восстановить Вири впервые как подлог и притворство, страх и ненависть к Ковчегу заставили их восстановить ее вновь, на сей раз как бастион. После продолжавшихся веками, то затихавших, то вспыхивавших опять войн между Голготтератом и Высокими норсираями Анасуримбор Нанор-Михус, Верховный король Аорси, заложил основания Даглиаша, Крепкого Оплота, крепости, чья слава была столь безгранична, что стерла позор и бесчестье Вири из переменчивой человеческой истории.
Как писал безымянный кельмариадский поэт:
Утвержденный поверх несчастия, высеченный из обмана,
Занятый гарнизоном из упования и надежды,
Наш Щит от Легионов Умирающего Солнца,
Молитесь ей, нашей крепости, нашему Дому Тысяч,
Заклинайте ее, как любого другого святого кумира!
Ведь ее чудеса суть сочтенные жизни наших детей.
Но ни один из Богов никогда не был настолько щедр или надежен, как Даглиаш. Веками эта твердыня оставалась единственным бастионом человечества, одиноким маяком, чье яростное сияние рассеивало и гнало прочь кошмарную тьму Голготтерата. Норсираи древности называли Даглиаш многими именами: Упрямица, Необоримая и даже Фиалка – из-за ярких цветов, постоянно выраставших прямо на могучих стенах. Побережье, примыкавшее к горе Антарег, усеяно крошевом из костей вместо песка, столь неисчислимыми были тела, разбившиеся о скалы. Снова и снова Консульт посылал легионы своих отродий на штурм крепости. Снова и снова их отбрасывали назад. По мере того как бесчестие Вири истиралось из людской памяти, Даглиаш становился символом человеческой ярости и решимости, его гордое имя звучало на рисовых полях и в горных долинах, в храмовых процессиях и в бурлящих гаванях по всей Эарве.
И весть о падении Даглиаша широко разнеслась по дворам владык Мехтсонка, Иотии и Шира. Смуглые короли требовали тишины и внимали горестным известиям. И каким-то образом они поняли, эти жестокие и безыскусные люди, поняли то, чего понять не должны были, ибо тщеславие склонно умалять угрозу, исходящую от врагов столь отдаленных. Но каким-то образом они осознали, что ныне пали давным-давно осажденные врата не Аорси, но самого человечества. И хотя они ничего еще не знали о Не-Боге, по коже у них побежали мурашки, ибо его всесокрушающая тень уже простерлась над миром и коснулась их сердец.
У экзальт-генерала потекли слюнки от запаха паленой ягнятины.
Келлхус опустил плот на покрытые пятнами лишайников камни, и, пошатываясь, дружинники Саубона попрыгали вниз с бревенчатой платформы, исполненные неверия, так же как и сам Саубон. Ведьмы штурмовали укрепления в манере чересчур методичной, чтобы ее можно было описать как яростную, но тем более яростной она представлялась. Выстроившись длинной шеренгой, они атаковали выщербленную каменную кладку циклопических стен, каждая ведьма взяла на себя участок примерно в пятьдесят локтей и выжигала валы с бастионами раскаленными добела дугами и рассекающими плоть и твердь линиями. Ничто, способное им воспрепятствовать, не уцелело на курящихся дымами башнях и стенах, и ведьмы просто переступили через них, чтобы излить, уже внутри крепости, свой всеистребляющий свет.
И теперь Саубон стоял и вместе с дружинниками пораженно смотрел вверх, разглядывая вознесшиеся к небесам выжженные стены. Ладонь опустилась на его одоспешенное плечо, и он узрел своего господина и пророка: тот ухмыльнулся, слегка сжал его руку и прошествовал мимо еще дымящихся тел, устилавших внутренний двор. Благодаря Свайали Даглиаш пал в один миг, но ропот и гул Орды все возрастали с каждым следующим ударом сердца.
Саубон взмахом руки приказал своему отряду прикрыть святого аспект-императора с флангов. Они были здесь, понимал Саубон, с единственной целью – защитить от хор своего господина и пророка, а также Лазоревок. Рыцари Льва Пустыни числом насчитывали лишь сорок восемь воинов, некоторые из них были неуклюжими, другие тонкими, как тростинки, немногие же (подобно его удивительно ловкому скюльвендскому разведчику Сканксе) до смешного пухлыми. Саубону потребовалось больше пятнадцати лет, чтобы собрать их, выискивая среди всех, служивших ему в горниле войн за Объединение, самые свирепые души. Опытным воинам было достаточно взглянуть на его свиту, чтобы понять, что именно заслуги, а не родословная, могут возвысить их. Подари жизнь правильному человеку, давно осознал Саубон, и он поставит эту жизнь на кон, независимо от того, как лягут счетные палочки.
Они приземлились в Риббарале, той части крепости, где когда-то размещались ее знаменитые мастерские, но теперь остались лишь груды мусора и щебня. Руины Циворала, внутренней цитадели Даглиаша, возносились темной массой над сияющей фигурой аспект-императора. Подобно самым отдаленным бастионам, циклопические строения лежали сгорбившись, словно укрытые простынями – высоты и вершины, со всех сторон изглоданные веками. Саубон тронул носком сапога одно из защищавших крепость отродий – уршранка, что так часто упоминаются в Священных Сагах. Эта штуковина казалась неотличимой от любого другого шранка, если не обращать внимания на ее размеры и единообразие оружия и доспехов. Он всмотрелся в клеймо в виде Сдвоенных Рогов на щеке уршранка – метку его нечестивых господ – и задумался над тем, какова будет на вкус эта иссеченная плоть, если ее потушить на медленном огне.
Отбросив эту мысль, он пнул своего амотейского оруженосца Мепиро, который как раз подбирался к туше, намереваясь, похоже, измазать в шранчьем жире пальцы и облизать их, и жестом скомандовал оставшейся части дружины продвигаться вперед. Несмотря на предшествующее свое замешательство, он обнаружил вдруг, что ухмыляется какой-то уже почти забытой усмешкой, смакуя хорошо знакомое по былым годам трепетание. Слишком много времени минуло с тех пор как он в последний раз командовал воинами не с какого-то отдаленного, затуманивавшего взгляд расстояния, а подвергаясь непосредственной опасности, – в гуще сражения. Смерть была зверем, с которым он тесно сошелся еще в дни своей юности – выслеживающим добычу волком, принимавшим неисчислимые формы и готовым воспользоваться любой, даже допущенной на краткий миг слабиной, любой совершенной в спешке оплошностью. Этот зверь повергал одну за другой все неудачливые души, но за ним отчего-то всегда лишь следовал по пятам.
Да… Вот где его место. Вот его подлинный храм.
Естество его набухло в ожидании возможности калечить, рвать и терзать, он бросился туда, где среди дымящихся мертвецов стоял его господин и пророк.
Глава отряда Свайали, коренастая кепалорка по имени Гванве, торопливо собирая в золотистый пучок свои летящие одежды, шагнула вниз с высоты. Ее виски и щеки были перемазаны сажей.
– Никаких хор! – надсаживая горло, крикнула она, силясь преодолеть гомон Орды. Она вглядывалась в лик своего святого аспект-императора со странной смесью обожания и тревоги.
Саубон немедленно ухватил суть: если вам не хватает ресурсов, чтобы занять и удерживать укрепление, то вы повредите или уничтожите его, дабы оно не послужило вашим врагам.
