От тени Вреолета.
Находившимся высоко в горах адептам Мисунсай всадники казались каким-то странным разрушительным явлением, распространяющимся по шранчьему морю безо всякой на то причины – магией, но творимой безо всяких затрат и последствий. Их невозможный натиск казался таким же предостережением, как и их триумф. Но мужам Ордалии, затаившим дыхание в момент осознания, кепалорцы представлялись не кем иным, как орудиями Бога, а производимое ими опустошение – нисхождением давно ожидаемой Благодати, вознаграждением за все их страдания. Их чудесный натиск не мог быть не чем иным, кроме как гремящим гласом небес.
Сам Бог предоставил тощих их гневу!
Искрошенные отроги Уроккаса становились возле Мантигола все более крутыми и отвесными, кроме того, горный кряж возносился все выше и выше и все ближе придвигался к Туманному морю. Независимо от того, снизу смотреть или сверху, отовсюду можно было узреть колыхание Орды, простершейся вдоль сокращающейся, по мере движения на запад, береговой линии. Курились дымами вершины, скалы искрились сотнями колдовских устроений; блистая серебром клинков и доспехов, Великая Ордалия надвигалась с востока, словно высыпавшаяся из горы сокровищница дракона. И напор людей Кругораспятия был столь исступленным и неистовым, что некоторые из них вырывались далеко вперед из рядов своих братьев и поодиночке вламывались в шранчьи толпы, крутясь и размахивая оружием. Большинство этих душ были вырезаны в первые же мгновения, ибо шранки не мешкали, не колебались, как люди, между страхом и яростью. И все до одного они умерли, успев лишь изумиться, прежде чем быть изрубленными и низвергнутыми во тьму, задыхаясь от резаных или колотых ран.
Вихрем явилась смерть.
Сыны человеческие обрушились на палево-бледную нечисть сперва ревущими волнами, а затем всей своей массой, лица их пылали от усилий и жажды убийства, чресла же пылали жаждой иной. Шранки отвечали яростью на ярость, но блистающее воинство рычало, бушевало и било, словно оно целиком состояло из одержимых; из человеческих ртов клочьями вылетала пена. Полоску берега огромной лентой теснящихся и сплетающихся тел обуяла бешеная схватка, больше напоминавшая бойню, нежели битву. Хрип, рев и грохот. Раскалывающиеся щиты. Ломающиеся клинки. Вскинутые в попытке защититься паучьи руки. Мужи Ордалии кололи копьями в щели грубых доспехов, разбивали головы, опрокидывали вопящих шранков на землю и, ликующе рыча, заливали лиловыми потоками чистую лазурь ясного утра.
Вражьи ряды смешались, и люди Юга обрушились на них. Какая бы решимость прежде ни владела шранками, перед таким натиском она испарилась. Маслянистые глаза закатывались. Скрежетали сросшиеся пластинами зубы. Бешеное стремление убивать сменилось не менее бешеным желанием бежать и спасаться. Кланы бросались друг на друга, тупая паника охватила толпы, зажатые меж кепалорами и необоримыми тысячами, что следовали по их стопам. Люди торжествующе кричали, прорубая себе путь сквозь ярящееся месиво, резали, кололи, расплющивали нечестивых, лишенных душ тварей. Вспышки колдовского света сжигали тех тощих, что в попытке удрать от ярости Ордалии залезали на скалы и вершины Мантигола. Прибой забирал тех, что бросались в море, и создавал целые ковры из утопленников, разбивал шранков о скалы или выбрасывал обратно на берег.
Вака и его кепалоры продвигались сквозь вопящие пространства, сея смятение, которое мужи Ордалии, следовавшие за ними, пожинали, будто пшеницу или просо.
То тут, то там в проплешинах на поле битвы самые опустившиеся из людей терзали еще живые туши врагов, пожирая кусками сырое мясо и жадно лакая лиловую кровь, словно псы, пристроившиеся у канавы возле какой-нибудь бойни.
Но судьи предавали казни лишь тех, кого обнаруживали совокупляющимися со шранчьими телами.
Адепты охраняли сами небеса или то, что ими казалось. Никогда еще не видывал мир подобной битвы: растянувшийся тонкой нитью отряд из всего лишь тысячи человек, некогда проклинаемых Немногих, защищал горный кряж от безумного натиска тысячи тысяч шранков. Стоило существам на побережье поддаться напору мужей Ордалии, как все неисчислимые полчища тварей, от которых почернела равнина Эренго, немедленно хлынули на вершины и перевалы Уроккаса, с яростью, затмевавшей все, что доводилось до сих пор видеть адептам. Казалось, что существа каким-то образом знали о бедственном положении своих собратьев по южную сторону хребта, и понимали, какое разорение и погибель они могут обрушить на головы не ожидающей этого Ордалии.
Тройки колдунов, возглашая Напевы, повисли над перевалами, расположились на скальных выступах, сторожили удобные для подъема склоны, охраняли все горные тропы. Самые решительные из них заняли позиции, на которые без конца сыпались черные стрелы; окруженные, точно лепестками, потоками смертоносных заклинаний, чародеи эти казались цветами, выросшими прямо на вздыбившихся до неба утесах. Прочие же, устроившись на более отдаленных и более выгодных с точки зрения безопасности позиций, несли врагам истребление прямо оттуда, пользуясь преимуществами доступных им заклинаний. Снова и снова вздымались волнами толпы нечисти, шранки яростно визжали, подпрыгивали и карабкались, царапались и источали слюну.
Поначалу маги южных школ оставляли самые отвесные скалы и крутые обрывы неприкрытыми, но теперь они обнаружили, что мерзость взбирается на утесы и там, цепляясь за щели в камнях, повисает на обрывистых склонах, будто роящиеся зимой пчелы. Один из колдунов сломал себе шею, а двое сильно повредили спины в поспешных попытках прикрыть эти бреши, но в итоге ослабили прочие позиции. Еще два чародея погибли из-за внезапного головокружения, сделав неосторожный шаг вслед за ускользавшей из-под ног, как им показалось, поверхностью.
Шранки бросались на штурм, врывались в расселины и ущелья, пробирались через трещины и разломы, карабкались вверх по усыпанным каменной крошкой склонам. Но повсюду их охватывало всепожирающее пламя, били спутанные цепи молний, обезглавливали росчерки света. Кланы за кланами устремлялись вверх, то пытаясь протиснуться меж громоздящихся утесов, то атакуя высоты, но тут же исчезали в вихре вспышек и потоках огня.
Экзальт-маг не тешил себя иллюзиями. Ряды Ордалии там, внизу, на побережье, смешались, а это означало, что последствия неудачи станут катастрофическими. Саккарису довелось поучаствовать в сражении у Ирсулора и даже пережить случившееся там трагическое несчастье, и посему он знал, что произойдет, если шранки все же пробьются.
Он направлял дополнительные силы на каждую вершину согласно постоянно меняющимся оценкам текущей угрозы. Экзальт-маг с самого начала прочно удерживал Ингол, по необходимости посылая тех адептов Завета, кого сумел сохранить в резерве, на сложные участки. Величайшим испытанием стал Олорег, представлявший собой скорее руины горы, нежели собственно гору. Саккарис даже перенес свою ставку на Мантигол, поскольку высота этой горы позволяла лучше оценивать обстановку в той части хребта, где возникали постоянные кризисы. Он собственными глазами узрел слепую хитрость Орды – то, как она, устремившись сквозь Эренго на запад, втискивала все новые и новые ярящиеся тысячи прямо в расколотую пасть Олорега – в их самое уязвимое место. И вскоре уже половина адептов Завета защищала обломанные зубья Олорега бок о бок с Энхору и Имперским Сайком. Алые волны вздымались ныне рядом с темными. Сверкающие гностические Абстракции ввинчивались в мрачные образы зловещих Аналогий. Драконьи головы изрыгали пламя меж росчерками Ткачей Сирро. Тучи стрел, бесполезных против Оберегов, со стуком бились о голые камни и усыпанные щебнем склоны. Рушились в пропасти целые утесы, осыпались вдоль склонов лавины из окровавленных камней и щебня. Устремлявшиеся вверх приливные волны мерзости встречал яростный свет, рассекая и поглощая их, пронзая и разрывая на части. Гомонящая нечисть погибала целыми полями, когда тела охватывало сияющее пламя.
