Холька устроил целое представление, вытерев огромным булыжником свой окольчуженный зад, а затем яростно метнув камень в тощих и умудрившись добросить его до самой стены, вдоль которой Саубон чуть ранее бежал к башне. Сразу трое существ упали замертво от этого булыжника – и весь отряд тут же разразился ободрительными возгласами, словно приветствуя удачный бросок счетных палочек. И тут экзальт-генерал осознал со всей глубиной и очевидностью… Смерть, понял он. Смерть! Он постиг всю грандиозность врученного ему дара.
– Восславьте его! – смеясь, прокричал он не способным его услышать, но еще способным верить людям. – Хвала нашему святому аспект-императору!
Явилась смерть. Она всегда является. Но встретить ее можно по-разному…
И мало кому достается смерть столь славная, какая досталась им.
И его дружина, его люди узрели это, как и он сам. Невозможный свет их господина и пророка воссиял в их очах и сердцах. Они смеялись и ликовали, хотя весь мир щетинился железом и вопил, – и продолжали смеяться даже тогда, когда первые из них рухнули на колени со стрелами в глазницах.
– Слава! Слава ему!
Шранки вскарабкались на стены и уже перебирались через парапеты.
– Хвала Анасуримбору Келлхусу!
Смерть закружилась вихрем.
Саубон противостоял натиску, кромсая врагов, ломая свистящие в воздухе тесаки, круша черные шлемы. Сначала казалось, что это легко – рубить и резать рычащие морды, стоит только им показаться над краем башни. Люди сбрасывали шранков вниз, словно визжащих кошек, и казались неуязвимыми в своем бастионе. Дождь из черных стрел сразил омерзительных тварей не меньше, если не больше, чем воинов Саубона. Тридцать восемь душ оставалось в его отряде. Сообразуясь с возникавшей то тут, то там нуждой, они расположились по периметру боевой площадки Алтаря линией, становившейся все тоньше, ибо все больше и больше шранков взбирались на башню со всех сторон. Кевочал вскоре выглядел словно одетым в гротескную юбку из карабкающихся по его стенам тварей, башня казалась теперь лишь не слишком высоким восьмиугольным валом, почти погребенным в кипящем, словно суп, сборище гнусности. Создания уже перехлестывали через все парапеты. Защитники вынуждены были отступить, сомкнув ряды и образовав круг, в котором каждого человека отделяла от его задыхающегося от усталости брата лишь пара шагов. Саубон продолжал возглашать имя своего господина и пророка, хотя уже и сам не знал, делает ли он это ради воодушевления или ради мольбы. Никто не смог бы услышать его, поглощенного гниющей глоткой Орды, а имя аспект-императора стало чем-то пустым, лишенным значений и смыслов, только рефлексом, порожденным ужасом, насилием и прочими формами Тьмы, что была прежде. Да и воины его уже напоминали тени, сражающиеся с другими тенями – ползущими или же скачущими. Мир каким-то странным образом резко свернулся, сжался внутрь себя, став туго натянутым пузырем, жадно всасывающим последние мгновения жизни и смерти экзальт-генерала. Его нимилевый клинок вонзался и рубил, резал и кромсал бледную, как рыбье брюхо, кожу, прокалывал щеки, крушил зубы. Стрелы со звоном отскакивали от его шлема, бессильно стучали по его древнему куноройскому хауберку. Он пнул обветшалую кладку парапета, обрушив целую секцию, и встретился взглядом с очередной цепляющейся за стену мерзостью. Глаза, подобные черным мраморным шарикам, утонувшим в наполненных маслом глазницах, искаженное яростью лицо, смятое как зажатый в кулаке отрез шелка, слюнявая, полная дикости, ухмылка, изгибающаяся все сильней и сильней – до каких-то совсем уж немыслимых пределов лишь затем, чтобы пропасть, исчезнуть, раствориться…
Судьба поскупилась даже на малейшую передышку или миг торжества. На скругленные временем губы парапетов вскарабкалось еще больше гнусных тварей, похожих на кишащих вшей с человечьими лицами. Клинок Саубона метался и разил, кромсая ржавое железо, выпуская из по-девичьи бледных тел струи и целые потоки лиловой крови. «Келлхус! – вопил он. – Келлхус! Келлхус! Келлхус!» Но дышать становилось все тяжелее, в нижней части груди что-то жгло… нечто, что следовало бы выдернуть. Боль терзала левую руку, как будто ее чем-то сдавило. Он шатался. Неподалеку корчился на животе Мепиро, из спины его торчало короткое копье. Что-то, какое-то сотрясение отозвалось в костях – удар по голове. Земля, как ему показалось, вдруг встала вертикально, саданув Саубона по щеке.
Келлхус!
Несмотря на навалившуюся на его плечи гору, Саубон заставил себя подняться и встать на колени.
Он увидел стоящего на парапете Богуяра – алеющая кожей ожившая ярость: одна нога попирает искрошенный зубец, рот заливает кровь, в плече торчит вражье копье, пробившее кольчугу. Холька удерживал левую руку воздетой к небесам: голый шранк, насаженный челюстью на сломанный меч, содрогался над разверзшейся внизу бездной – фаллос существа торчал вверх даже перед смертью. Правой рукой Богуяр сжимал свою огромную секиру, сулящую бледным, толпящимся вокруг него тварям потоки крови и неисчислимые бедствия. Но тут откуда ни возьмись на спину холька с визгом прыгнул очередной шранк, полоснул его ржавым железом, и красноволосый воин, не удержавшись, рухнул вниз с парапета древней башни.
На его место с внешней стороны тут же взобрался еще один шранк, лицо его оставалось неподвижным, как фарфор, и прекрасным, словно у мраморной статуи, – до тех самых пор, пока исказившая черты ненависть не сокрушила эту красоту, превратив ее в нечто нечеловеческое.
Сильный удар опрокинул Саубона. Сползающий куда-то, словно слоящийся мир.
Ощущение чего-то, находящегося внутри него и текущего.
Келлхус…
Сквозь множество топчущихся ног и босых, искривленных ступней Саубон увидел лицо Мепиро, бледное до белизны, среди неистово мечущихся теней оно подергивалось от ритмичных толчков.
Нет.
Что-то случилось. Что-то…
Столь громкие звуки. Столь яркий свет…
Образы, достаточно живые и полные, чтобы обмануть восприятие…
Даглиаш исчез – вместе с дыханием Саубона, вместе с биением его сердца.
Странное отсутствие ощущений и чувств можно было сравнить разве что с падением. Пустота простиралась вокруг того вращающегося места, где он сейчас находился, или – поскольку он вдруг осознал, что неподвижен, – это она вращалась вокруг него.
А затем последовало невероятное, катастрофически реальное столкновение, словно он рухнул в пропасть и, совершенно обездвиженный, ударился о ее дно. Он открыл глаза… внутри уже открытых глаз… Щека его покоилась на жестком ковре из стоптанных трав, вокруг него и над ним буйствовали и метались тени – лес переступающих лошадиных ног. Люди сражаются с другими людьми? Да. Галеотские рыцари схлестнулись с облаченными в позолоченные доспехи койяури.
Менгедда?
О Господи! По сравнению с землей его ярость казалась такой пустой, такой бренной!
Он взирал поверх стоптанных трав. Недвижимый, он увидел, как юноша в тяжелых, старомодных доспехах рухнул с коня и упал – так же как он. Его светло-русые волосы выбились из-под кольчужного капюшона. Юноша смотрел на него в ужасе и смятении и, вдруг потянувшись вперед, схватил Саубона за руку, сжав его огрубевшие пальцы, словно стеклянные гвозди, ибо они не чувствовали совершенно ничего…
