Кошмарный момент узнавания, но слишком безумный, чтобы испугаться по-настоящему.
Это его собственное лицо! Его собственная рука сжимает его пальцы!
Он попытался вскрикнуть.
Ничего.
Попытался пошевелиться, хотя бы дернуться…
Абсолютная неподвижность охватила его. Он лишь чувствовал некую пустоту – и не только внешней стороной своей кожи, но и внутренней. Казалось, что там, внутри, распахнулась или вот-вот распахнется какая-то дверь.
И он понял это так, как понимают все мертвецы, – с абсолютной убежденностью безвременья.
Ад вздыбился кипящим порывом. Воплощенные злоба и мука жадно бормотали в голодном ликовании…
Демоны явились, чтобы протащить его-внешнего сквозь его-внутреннего, вывернуть наизнанку, предоставив способное чувствовать и ощущать нутро опаляющему пламени и скрежещущим зубам…
Проклятие… несмотря ни на что.
Неописуемый ужас.
Он попытался уцепиться за руку юноши своими мертвыми пальцами… удержаться…
«Не надо! – хотел закричать он так громко, как только способен крикнуть мертвец. Но ребра его были лишенной дыхания клеткой, а губы – холодной землей. – Не отпускай…»
«Прошу тебя! – призывал он молодого себя, силясь поведать ему о всей своей жизни одним лишь взглядом мертвых очей… – Глупец! Неблагодарный!»
Не верь ем…
Вспышка.
Столь яркая, столь ослепительная, что сперва она кажется лишь каким-то мерцанием на периферии зрения.
Образ Даглиаша на мгновение замер тенью вокруг этого сияния, а затем занавес стен сдуло в небытие, словно дым.
Поток воздуха вознесся до головокружительных высот.
Уши надолго затворились для любого звука.
Распространяющиеся во все стороны толчки сбросили тысячи душ с вершин и гребней, разорвали в клочья облака, и те засверкали в небе цветком ириса.
Миг невозможного света.
Свет был всепроникающим, сияющим, золотым. Он пронзал пустоту, озарял контражуром столбы обломков и пыли, ибо сама гора, разорванная на части, разлетелась вверх и вовне. Дымные шлейфы, черные, окруженные сиянием, подобные щупальцам осьминога, вздыбились, простерлись, охватывая опустевший купол небес. Края их постепенно выпятились наружу и, закручиваясь, устремились вниз, а в окутанных чадящими клубами высях разверзся сам Ад.
Кольцами и дугами распространялось всеуничтожение. Вихрился пепел. Обугленные склоны были усыпаны дымящимися останками. Умирающие хрипели, беспалые руки слепо шарили вокруг. Адепты пылали и, кувыркаясь, падали с небес.
А затем взвыли целые пространства и дали, забитые людьми и шранками. Поднимались к небу лица, покрытые жуткими волдырями, зияющие пустыми глазницами. Обожженные стряхивали кожу с собственных рук, словно пытаясь освободиться от каких-то лохмотьев. Множество ртов исходили жалобным криком.
И над всем этим царил запах подгоревшей ягнятины и жарящейся на костре свинины.
Глава четырнадцатая
Горы Дэмуа
Быть человеком означает принимать образ его подобно своду небес над головою. Постичь же человека как человека означает остаться слепым к сему образу, оказаться лишенным его постижения. И не знать об искаженности бытия. Итак, постичь, что значит быть человеком, значит перестать быть человеком.
Трактат о Разделении, автор неизвестен
Начало осени, 20 год Новой империи (4132 год Бивня), горы Дэмуа
Ишуаль уничтожена. Получены известия об отце. Учение полностью опровергнуто.
Все это было опытом познания, стоящим дороже любого другого.
Горный ветер одновременно и пронизывал Выжившего насквозь, и скользил по его коже. Испещренной порезами. Рассеченной. Покрытой серповидными рубцами и сморщенной. Поверх старых шрамов на ней виднелись новые. Он мог бы использовать свое тело как карту или шифр, не будь его память абсолютной. Каждое безвыходное положение. Каждая жестокая схватка. Испытания были врезаны в саму его плоть наследием тысячи кратчайших путей. Принятых им бесчисленных решений.
Он стал иероглифом, живым указанием на вещи одновременно незримые и глубинные. Не имело значения, насколько ярко светит солнце – тьма все равно клубилась вокруг. Не имели значения дали и расстояния – исходящие слюной твари все равно обступали его. Не имели значения умиротворенное щебетание птиц и спокойное безмолвие высоких, поросших соснами утесов – кромсающие лезвия по-прежнему свистели в темноте, а где-то неподалеку острия клинков вспарывали воздух.
Разрезы и разрезы, и разрезы, и снова разрезы, разрезы и разрезы…
Он стал живым текстом. Единственным, что имело значение теперь, когда сгинула Ишуаль…
Выжившим.
Вместе с мальчиком они следовали за стариком и женщиной, вслушиваясь в краткие реплики, которыми обменивались эти двое. Лексические системы ширились. Грамматические конструкции изучались и пересматривались. Дуниане сопоставляли тональности с выражениями лиц и теперь могли извлекать все больше и больше значений из прежде почти бессмысленных звуков.
Они взбирались по склонам, следуя извилистым тропам и с трудом продвигаясь в тени вздымающихся до неба скал.
По какой-то случайности солнце выглянуло из-за горы над линией ледника так, что весь мир, казалось, засиял ослепительным светом. Они поднимались к огромным сверкающим равнинам, словно подвешенным прямо в воздухе и обращенным к ним своими искрящимися гранями.
Визжащие пузырящимся потоком изливались сквозь темноту. Выживший, вздрогнув, моргнул.
Мальчик заметил это.
Разрезы, и разрезы, и разрезы…
Несмотря на свою очевидную немощь, пара рожденных в миру почти не останавливалась, чтобы передохнуть. Они карабкались вверх, полные живости, рысцой бежали вместе с неослабевающим ветром – и так споро, что мальчику иногда приходилось напрягать все свои силы. Это было возможно благодаря тому веществу, понял Выживший, наркотику, что они слизывали с кончиков пальцев. Он помогал им дышать в той же мере, в какой обострял их ум и придавал ногам прыти.
Еще одна загадка…
Обещающая даже больше открытий, чем прочие.
Чернила знания пятнали чистый лист. Пара понимала, кем были их спутники, но только в грубом приближении. Их представления и понятия давали им возможность лишь поверхностно описать дунианские принципы, но ни в коем случае не постичь их суть. Их суждениям недоставало четкости.
Но каким бы неполным и частичным ни было их понимание, они, тем не менее, полагали, что знают все, что им нужно знать, – и посему считали, что находятся в безопасности или, по крайней мере, в достаточной степени защищены от беженцев из Ишуали. Они не в большей мере способны были осознать всю сложность обстоятельств, в которых очутились, чем ворона способна научиться читать.
