Они поддадутся. Выжившему стоит только сосредоточить свое сознание, и они поддадутся – рано или поздно. Безумие женщины лишь доставит некоторые дополнительные сложности. Ненависть и знания старика значат и того меньше.
Он быстро понял, что они поддадутся и уступят, как уступил и поддался его отцу весь этот мир. Они обретались в собственных вселенных – покрытых уродливыми оспинами, залитых грязью и разделенных, раздробленных тьмой и тенями, которых им не дано было даже увидеть. Единство всех вещей и событий, по их мнению, было чем-то скрытым, упрятанным где-то очень глубоко – неким простершимся на весь мир подобием ложного единства их собственных душ. То, что они считали собой, по меньшей мере стояло где-то в сторонке, полагая, что оно лишь принадлежит их душам, свешиваясь с них, словно волосы. Они не понимали, как Причина гнездится в Причине, как все то, что реально и обыденно, просачивается сквозь особую грань, что бывшее прежде всегда предшествует тому, что последует.
Посему они считали, что именно слова являются единственным способом завоевывать души. Что они, оградив эти ворота за счет бдительности и намеренного отказа верить речам, смогут обезопасить свои души. Они в принципе не были способны увидеть многих вещей и оставались слепы к тому, что в присутствии дунианина они – лишь шестеренки громадного механизма. Как осколки льда в теплой воде, растают их тайны, исчезнут правила и принципы, что они установили себе, и тогда они станут почти неразличимым, непрерывным продолжением целостного.
Они поддадутся.
– Откуда тебе это знать? – спросил мальчик в первую ночь после их исхода. Они встали лагерем на перевале в тени гигантской горы, достаточно высоко, чтобы бросить вызов холоду. Старик и его женщина лежали, свернувшись друг около друга, выше по склону, находя, как понимал Выживший, что-то вроде самоуспокоения в том, что расположились над своими спутниками.
– Я знаю, что они суть меньшее, – ответило что-то изнутри него, – а мы большее.
– Но как насчет колдовства? – снова спросил мальчик. – Ты сам говорил, что Поющие меняют все.
– Это так, – молвила Причина, пребывающая внутри. Она была мотивом, но также и следствием, выбранным из дребезжащей какофонии прочих мотивов. Когда этот мотив минул, был выбран другой, чтобы оказаться произнесенным. Одинокий выживший в отгремевшей внутри яростной схватке. Душа была не чем иным, как скопищем свирепейших выживших…
– Учение несовершенно.
– Так и откуда тебе тогда знать? – настаивала Причина, пребывающая рядом.
– Оттуда, что учение достаточно полно, чтобы повелевать плотью этого мира, – изрек еще один выживший. – И оттуда, – добавил следующий, – что они поддались моему отцу.
Еще одна Причина контролировала весь процесс отбора, отделяя живых и произнесенных от мертвых и оставшихся безголосыми, будучи бдительной к любому проявлению безумия…
Ничто.
– И как ты поступишь?
Когда они поддадутся… добавил выживший.
– Это зависит от того, какой именно будет их капитуляция, – ответила Причина, пребывающая внутри.
– Что ты имеешь в виду? – спросила Причина, пребывающая рядом.
И надсмотрщик воздвигся над быстро умаляющимся стремлением утешить, безумным выжившим, укоренившимся где-то во мраке. Они – это странное место внутри него и сам мальчик – всегда оставались единственной побуждающей силой, с тех самых пор, как эти двое укрылись в Тысяче Тысяч Залов.
– Сумеют ли они возлюбить?
Разрезы, и разрезы, и разрезы…
Женщина, Мимара, двигалась впереди старика, Ахкеймиона, ведя за собой их небольшую группу с поспешностью, продиктованной терзающей ее яростью. Выживший какое-то время шел рядом с волшебником, рассчитывая, что тот рано или поздно что-нибудь скажет, что-то, с чего можно будет начать.
Молчание, заметил Выживший, тяжело давалось ему.
И все же он оставался безмолвным, хотя все его движения и поведение просто кричали о том, что Ахкеймион осознает близость Выжившего и она все сильнее давит на него, заставляя нервничать все больше и больше. Тени гор лежали на окружающих склонах, укутывая серым покровом рыжие поверхности скал.
– Она все еще хочет, чтобы ты уничтожил нас, – рискнул наконец подать голос Выживший. – Спалил нас своим светом.
– Да… хочет.
Они были столь крохотными – лишь частичками самих себя. Выживший понимал, что множество побуждений таилось где-то во тьме, предшествуя их душам. «Они» начинались лишь в тот момент, когда что-либо говорили – и не раньше. И посему именно разговор казался им тем, в чем они нуждались просто для того, чтобы быть.
– Последуешь ли ты ее желаниям? – спросил он, провоцируя старика, ибо уже знал ответ.
Волшебник искоса взглянул на него. Он знал, что обманывал сам себя, что на самом деле он столкнулся с тем, чего был не в состоянии постичь в достаточной мере. Он осознавал даже свою неспособность предвидеть, но ему все равно не удавалось убедить себя в том, что он находится в опасности. Да и как бы он мог, если подобная слепота составляла для него саму основу, сущность того, что значило «быть»? О каком предвидении, о каком начале могла идти речь, если еще даже не начался ты сам?
– Возможно…
Неуверенный взгляд. Лицо, изо всех сил старающееся в своем выражении сохранить видимость решимости. Знание делало старика слабым – понимание того, сколь велика пролегающая меж ними пропасть.
– Мой отец что-то забрал у тебя.
Увидеть это было не слишком сложно.
Мимолетное дрожание собравшихся вокруг его глаз морщин. Набухание слезных протоков. А глубже запутанный, извивающийся, ищущий выхода клубок из страстей и мыслей.
– Да, – молвил волшебник, глядя в сторону вздымающихся крутыми откосами далей.
Первое признание истины. И чем больше подобных признаний Выживший сможет извлечь из смутной мешанины, которой являлась душа этого человека, тем в большей степени он сможет им овладеть.
Маленькие истины. Он должен собрать их одну за другой, подобно сотне камней.
Старик кашлянул, чтобы дать себе время поразмыслить, а вовсе не для того, чтобы прочистить горло.
– Да, именно так он и сделал.
Мать беременной женщины, Мимары. Келлхус забрал ее.
В размышлениях Выжившего рождались ветвящиеся схемы из объяснений, каждое из которых тщательно оценивалось согласно имевшимся доказательствам.
С каждой выделенной и отобранной Причиной ее конкуренты растворялись во тьме, инициировались новые циклы предположений, шестеренки крутились внутри крутящихся шестеренок, крутившихся в других шестеренках…
Зачем Келлхус забрал ее? Чтобы принудить этого человека к чему-то? Чтобы произвести потомство? Основываясь на чем-то еще?
Была лишь одна возможность. Всегда лишь одна. Ибо так устроена сама суть постижения: оценка, отбор…
