И бойня.
Второй ночью они встали лагерем на скале, торчавшей на склоне растянувшегося на многие мили гребня, вдоль которого они шли бо́льшую часть дня. Было особенно трудно удерживать равновесие. Воздух, и так сильно разреженный, к сумеркам, казалось, еще более истончился, и тела их то наливались тяжестью, то будто бы пытались воспарить. Пустота с вожделением вглядывалась в них, заставляя пошатываться от головокружения. Пронзавшие морозный ветер солнечные лучи с геометрической точностью упирались в сгрудившиеся вокруг вершины, вспыхивая на заснеженных пиках золотом и багрянцем. Скрип сапог о камни и щебень терзал слух.
Поскольку до темноты еще оставалось более стражи, Мимара через Ахкеймиона потребовала, чтобы Выживший спустился чуть ниже, где на раскрошенных солнцем и ветром склонах они заметили небольшое стадо горных козлов. Для нее уже сделалось привычным требовать чего-либо от двух дуниан.
Выживший убил козла единственным камнем.
Вернувшись, он обнаружил, что мальчик засыпает старика вопросами, а женщина изумленно взирает на это. Выживший заметил, что ее обеспокоила та легкость, с которой мальчишка мог надевать и отбрасывать прочь маску ужаса, который якобы настиг его предыдущим днем. Оставшись с ним наедине, он напомнил, что не стоит столь явно раскрывать доступные ему инструменты.
Они сидели на выгнувшемся горбом хребте мира, наблюдая за пламенем, которое, шипя от капель жира, облизывало тушу. Старик и женщина чувствовали себя весьма неуютно, ибо видели некое безумие в том, что делили огонь и пищу с теми, кого недавно собирались убить. Их долгие поиски были чреваты многими лишениями и грозили смертью, но им еще предстояло осознать, как дорого они им обошлись, не говоря уже о том, чтобы суметь оценить значение своего нынешнего положения. Возможности и вероятности осаждали их. Выживший замечал, как они вздрагивали от посещавших их мыслей – опасений, предчувствий, кошмаров. Им не хватало проницательности, чтобы четко различать расходящиеся направления, в которых могут развиваться события, и чтобы составить схему, позволяющую предвидеть то, что должно случиться. Им недоставало дисциплины, чтобы противиться желанию хвататься за любые обрывки морока, что подсовывали им их вящие души. Выживший понял, что если у него будет достаточно времени, то он сможет принять за них все необходимые решения.
Какими же слабыми они были.
Но его изучение пока тоже было далеко от завершения. Он ничего не знал о подробностях, касающихся их жизней, за исключением самых основных, и тем более о мире, из которого они явились. Более того, Логос, что связывал воедино и сплетал их мысли, по-прежнему ускользал от него. Выживший пришел к выводу, что движения их душ определялись ассоциациями. Взаимосвязью подобий, а не отношением причин и следствий. До тех пор пока он не постиг их внутреннюю семантику, ту, что правила внешней – грамматику и лексику их душ, – он мог рассчитывать только на то, что сумеет направлять течение их мыслей лишь приблизительно.
Впрочем, возможно, пока и этого было достаточно.
Он обратился к старику:
– Ты обнаружил…
– Тивизо коу’фери, – прервала его беременная женщина. Она часто наблюдала за ним с хищным недоверием, и поэтому теперь он упустил из виду, как сильно вдруг преобразилось ее лицо.
Старик повернулся к ней, хмурое неодобрение, сквозившее в его чертах, сменилось тревожным узнаванием – выражением, которое он уже хорошо различал. Ахкеймион не столько опасался самой женщины, понял Выживший, сколько ее знания…
Или его источника?
Старый волшебник повернулся обратно, яростное биение его сердца не сочеталось с внезапной бледностью, нахлынувшей на лицо.
– Она говорит, что зрит Истину о тебе, – сказал он, нервно облизнув губы.
Выживший слышал, как по-воробьиному быстро колотится сердце старика, чуял запах внезапно сдавившего его постижения.
– И что она видит?
Онемели, понял Выживший. Его губы попросту онемели.
– Зло.
– Она просто обманывается моей кожей, – ответил Выживший, полагая, что столь примитивные души не отделяют уродство внешнее от внутреннего. Однако он увидел, что ошибся, еще до того, как старик покачал головой.
Колдун перевел женщине сказанное.
Веселье, мелькнувшее в ее глазах, было подлинным, хоть и мимолетным. Она не доверяла даже его невежеству, ибо ее подозрения в отношении обоих дуниан укоренились чересчур глубоко. Но было что-то еще, что-то, кравшее ее смех, душившее ее мысли… какая-то нутряная, глубинная реакция на то, что она действительно видела и что он ошибочно принял за обычное отвращение к его внешнему уродству.
– Спира, – произнесла она, – спира фагри’на.
Ему не нужен был перевод.
– Взгляни. Взгляни мне в лицо.
– Она хочет, чтобы ты посмотрел ей в лицо, – сказал старый волшебник, и в его голосе слышалась увлеченность. Выживший глядел на него… один удар сердца, два… и понял, что для Друза Ахкеймиона грядет великое испытание, столкновение принципов с принципами, ужаса с ужасом, доверия с надеждой.
Беременная женщина не столько посмотрела, сколько воззрилась на него, выражение ее лица стало совершенно необъяснимым. Сумерки укрыли пропасти и вершины за ее спиной, превратив все дали в завесу из пустоты и небытия, на фоне которой женщина казалась сидящей практически рядом – в какой-то угрожающей близости.
– Спира фагри’на.
И Выживший различал всю множественность, всю ту суматоху и путаницу, что являлись Причиной, пребывавшей внутри. Ту часть, что произносила слова, не будучи способной к их осмыслению. Ту часть, что слышала произнесенное и присваивала его. Части, которые порождали, и части, которые впитывали.
– Взгляни мне в лицо.
Но среди всего этого многообразия он нигде не мог разглядеть его: источник ее убежденности, Причину.
Безумие, как он и предполагал.
– Пилубра ка?
– Видишь ли ты его? Оно отражается в моих глазах – видишь?
Вопрос прошел насквозь, минуя Выжившего. Он лишь уловил его сетями своего лица.
Ее улыбка могла бы принадлежать дунианину, ибо лишена была любых наслоений, будучи лишь непосредственным проявлением наблюдаемого ею факта.
– Тау икрусет.
– Твое проклятие.
Она была неполноценной – но в каком-то глубинном, неочевидном смысле. Нечто, погребенное весьма основательно, часть, пораженная страхом, завладевшая частью, способной видеть и порождать галлюцинации, которые овладевали частями, делающими выводы и произносящими речи, – все это в конечном итоге производило видения, не вызывавшие никаких сомнений. Выживший понял, что решить проблему, которую представляла собой Мимара, будет намного сложнее, чем ему виделось изначально. Трудно настолько, что он, пожалуй, вообще отложил бы эту задачу, если бы Мимара не обладала таким влиянием на Друза Ахкеймиона.
