Катаклизм указал людям на их подлинную – жалкую долю, свидетельствовал о том, что само биение их жизней есть следствие молчаливого попустительства сущностей намного более могущественных.
Если у Голготтерата есть столь грозное оружие или союзники, то какое значение могут иметь усилия и рвение обычных людей?
Пройас повернулся к побелевшим лицам, что окружали его. Его собственные тревога и уныние были столь же очевидны.
Казалось, никто не способен задать вопрос, который следовало задать.
– Кто-нибудь видел Его? – воззвал он, оглядывая всех присутствующих по очереди.
Никто не отвечал.
– Кто-нибудь! – вскричал он надломившимся голосом.
– Я-я видела… – запинаясь, произнес женский голос. – Незадолго до того, – дрожащий, измученный взгляд, – как-как эт-то… это случилось.
Одна из свайальских ведьм, шатаясь, смотрела на него, одежды ее сгорели, оставив вместо себя лишь хрупкие, высушенные обрывки, а роскошные некогда волосы превратились в опаленные космы.
Откуда-то ему было известно, что она не доживет до утра.
– Он-он… предупредил нас! Сказал нам…
Кашель скрутил ее, алые, как маковый цвет, брызги оросили подбородок.
– А с тех пор? – рявкнул Пройас, переводя взгляд с одного лица на другое. – Видел ли Его кто-нибудь с тех… с тех пор… – Он поднял вялую руку, указывая на вздымающийся выше гор столб дыма за своей спиной.
Ни у кого не было слов, чтобы описать то, свидетелями чему они стали.
Тишина дышала ужасом. Кто-то на краю собравшейся вокруг Пройаса небольшой толпы вдруг разрыдался. Порыв ветра налетел на вершину и принес с собой вонь пепла и запах медной стружки.
«Нет», – прошептал внутри него тихий голос.
Пройас покачнулся и сделал неуверенный шаг в сторону, пытаясь восстановить равновесие, а затем и вовсе едва не упал в обморок от внезапного головокружения. Приходить в себя ему не слишком хотелось. Желание отмахнуться от удерживающих его рук и отправиться в недолгий полет было намного сильнее. Упования. Народы. Кто-то – Саккарис? – схватил его за локоть, и он почувствовал, как его собственная тяжесть настойчиво сопротивляется этой хватке, словно стремясь стать чем-то вроде мертвого груза. Но рука слишком крепко держала его – с невозможной и даже какой-то бездумной силой, как удерживает отец своего сына, уберегая от опасности.
– Я здесь, – прошелестел чудный голос.
Пройас поднял взгляд и уставился в возлюбленные очи своего святого аспект-императора.
Разрозненный хор голосов пронзил все пропасти и расстояния – благодарность и облегчение хлынули из утроб и легких. Краем глаза Пройас видел, как остальные падают ниц, и один, казалось, длящийся вечно удар сердца он страстно жаждал лишь того же – присоединиться к ним, упасть и возрыдать, выпустив наружу со слезами и плачем весь тот ужас, что безжалостными когтями сжимал его сердце.
Но Анасуримбор Келлхус повел речи лишь о пожравшем, казалось, весь мир колдовстве, не столько обнимая, сколько поглощая истерзанную душу своего ученика…
Пройас пришел в себя в каком-то ином месте, где вокруг виднелись иные камни и иная земля, и обнаружил, что, сгорбившись, стоит на коленях над собственной блевотиной – сероватыми лужицами полупереваренного Мяса. Дрожа, он уселся на корточки. Когда тошнота улеглась, он взглянул вверх, смахнув с глаз слезы. Его святой аспект-император стоял в нескольких шагах поодаль, спиной к нему, обозревая изничтоженные, искрошенные и почерневшие от огня уступы.
Пройас сплюнул, пытаясь избавиться от вкуса желчи во рту, и понял, что они находятся на одном из неустойчивых, осыпающихся отрогов Олорега.
– Великую и скорбную победу одержали мы в день сей, – провозгласил Келлхус, повернувшись к нему.
Пройас взирал на него без тени осмысленности.
– Но земля теперь загрязнена и заражена… – продолжил его господин и пророк, – проклята. Вири ответил наконец за вероломство своего короля, свершившееся в те незапамятные дни.
Опершись ладонями о колени, Пройас заставил себя встать прямо, пытаясь удержать равновесие и борясь с остаточными позывами желудка.
– Пусть никто не посещает то место, – приказал Келлхус, – пусть никто не дышит воздухом, что приносит оттуда ветер. Держись севера, старый друг.
Келлхус стоял перед ним, его белые одеяния каким-то невозможным образом оставались безупречно чистыми, его шевелюра шелковистыми прядями развевалась на ветру. Позади него омертвелой бездной разверзались просторы, курящиеся столбами смолистого дыма, покрытые пеплом, золой и бесчисленными трупами.
– Больных и ослепших необходимо отделить от прочих, как и тех, чья кожа изъязвлена. Тех, кого тошнит кровью. Тех, у кого выпали волосы. Все они тоже замараны.
Золотящийся пророческий ореол окутывал его руки.
– Ты понимаешь, Пройас?
Это казалось подлинным чудом.
– Минули месяцы с тех пор, как начались наши беседы. Ты меня понимаешь?
Они разделили общий, один на двоих, безжизненный взгляд. В нем явственно слышалось грохочущее предчувствие новых ужасов.
– Ты нас оставляешь, – прохрипел Пройас.
– Оставляешь меня.
Его господин и пророк кивнул, сминая бороду о грудь.
– Саубон мертв, – мягко сказал Келлхус. – Теперь только ты один знаешь правду о том, что здесь в действительности происходит. Ты. Один.
Лицо Пройаса исказилось, на какое-то мгновение предательски, хоть и не в полной мере, отразив все бушующие в его душе чувства. Это было так странно – рыдать без слез и гримас.
– Но…
Больных и ослепших необходимо отделить от прочих…
– Я знаю – ты слаб. Знаю, что ты нуждаешься в божественном руководстве и что твои муки будут длиться до тех пор, пока ты отрицаешь все сказанное между нами. Но, вне зависимости от твоих стенаний, Пройас Бо́льший остается сильным.
Ему хотелось разрыдаться, скинуть с себя тяжкий груз, терзающий душу, рухнуть к Его ногам и залить Его колени слезами, но вместо этого он стоял, распрямившийся и безучастный, каким-то образом и все понимающий, и не способный постичь ничего…
Экзальт-генерал Великой Ордалии.
– Овладей ими, Пройас. Покори воинство кнутом и мечом. Оседлай их страсти и вожделения, лепи и ваяй, как гончар ваяет из глины. Мясо шранков, съеденное ими, превратило их рвение в ожившее пламя, унять и задобрить которое способны лишь жестокости и расправы…
Что это? О чем он говорит?
– Что-то необходимо есть… Ты меня понимаешь?
– Я-я думаю, что…
– Ты, Пройас! Ты остаешься один! Тебе придется принимать решения, которые ни один из королей-верующих не смог бы принять.
