Ее тело непроизвольно дрожало, мышцы тряслись, словно монеты на фарфоровом блюде. Она не могла более внимать плачу своей возлюбленной столицы, ибо теперь ее сотрясали собственные рыдания.
– Ма-а-ама-а-а! – кричал Кельмомас.
Боги совершили это.
– Ма-а-амочка-а-а! – голосил ее мальчик.
Кельмомас. Лишь он еще жив…
Единственный из всех, кто еще что-то значил для нее.
Она почувствовала, что разделяется надвое, – так же как случилось, когда она баюкала испускающего последний вздох Самармаса. Разделяется, раскалывается по той линии, по которой всегда бьется на части материнская душа, пытающаяся похоронить невозможное безумие горькой утраты под безумием иного рода – тем, что еще надлежит сделать ради безопасности. Она уставилась в покрытый трещинами потолок, стараясь не замечать текущие по лицу жгучие слезы, и собрала, склеила себя вокруг своего оцепеневшего сердца, вокруг омертвевшей души – ибо на скорбь, что обуревала ее, ныне не было времени!
– Ш-ш-ш… ш-ш… – сумела она успокаивающе прошептать своему дрожащему мальчику. Ей нужно доставить его в безопасное место – прочь от этого ужаса. Саксиллас! О чем он там говорил? Она села прямо, яростно утерев рукавом свое лицо. Корабли! Ей нужно отвести его в гавань! Нужно быть сильной!
Но облик Телиопы, столь… плачевный, столь изувеченный, вновь приковал ее взгляд к груде битых кирпичей, где покоилась ее девочка.
– Не-е-ет! – застонала она, словно это случилось с Телли прямо сейчас. – Не может быть…
Она опустила взгляд, уставившись на свою ладонь, и смела усыпавшие лицо Телиопы песок и осколки.
– Этого не может быть…
Эсменет беспорядочно, точно пропойца, покачивала и мотала головой.
Кельмомас, яростно терший глаза и щеки, отстранился, пытаясь поймать ее взгляд.
– Мама?
– Вокруг так много чудовищ! – казалось, что рыдали ее кости, ее волосы, ее кожа. – Ну почему Телли? – сдавленно ахнула Эсменет. – Когда вокруг столько чудовищ.
Кельмомас попытался обнять ее, но она уже вскочила на ноги.
– Ему все равно, – взревела она в пустоту, сжимая грозящие небесам кулаки, – у него нет сердца, которое могло бы разбиться! Нет воли, что может ослабнуть! Нет ярости, чтобы впасть в нее! Неужели вы не видите? Забирая его детей, вы не отнимете у него ничего!
Она рухнула на колени, прикрыв запястьем перекошенный рыданиями рот.
– Вы отнимаете… отнимаете лишь у меня одной…
Дворец покачнулся, словно висел вокруг нее на крючках – круговерть сверкающего великолепия и усыпанных известью руин. Она задрожала, как рвущаяся струна, – от кожи до самого нутра и еще глубже. Все копья! Все копья нацелены в ее сердце. Злоба, что копилась веками!
Боги! Боги охотятся за ней и ее детьми! Взгляд хитрый, изворотливый, обжигающий, стыдящий. Наблюдающий за ней, а иногда и касающийся ее – с тех самых пор, как она еще была маленькой девочкой, всхлипывающей в объятьях своей испуганной матери. И шепчущей: «Глаза! Мамочка, я видела глаза!»
И тогда ее мама сказала: «Ш-ш-ш… Я тоже… Завтра мы убьем птицу».
Чудесные вещи валялись в окружающих ее руинах, словно отбросы. Ее взгляд блуждал по развалинам и обломкам, бездумно отмечая и исчисляя предмет за предметом. Ее маленький мальчик – ее младшенький – когда-то жил в этой комнате. Она замечала в пыли и мусоре памятные вещицы: кожаную лошадку-качалку, что вызвала столько споров и ссор с малышом Сэмми; шерибский шкафчик из вишневого дерева, засыпанный обвалом, что убил Телли; пять фарфоровых фигурок кидрухилей, подаренных когда-то ему Кайютасом и чудом уцелевших; а вон там, на скате, у кучи битого кирпича, его серебряная литая печать, в которой ясно виднеется отражение Кельмомаса, стоящего справа за ее спиной. Его лицо, обрамленное ореолом светлых волос. Какая-то выбоина в металле исказила его черты, смяв одну щеку едва ли не до брови… или же у него на лице написана… злоба и… радость?
Омертвевший взгляд Эсменет замер на отражении, ожидая, когда ее заблудившаяся душа возвратится обратно в тело.
– Кел!
Глаза отражения встретились с ее глазами – и ликование тут же сползло с детского личика, сменившись тяжким горем. От этого перевоплощения сердце ее сдавило так, словно на него вдруг взвалили огромный выщербленный камень. Она повернулась к Кельмомасу, чувствуя, как обжигающий жар вскипает в ее руках и ногах, и вновь вскрикнула:
– Кел!
Одержимая дикой, невозможной яростью, она потянулась, чтобы схватить его. Но он, взвившись в воздух, отпрыгнул назад и, слегка присев, ловко приземлился с противоположной стороны от тела своей мертвой сестры. Эсменет же, споткнувшись, тяжко рухнула на колени, ободрав кожу на правой ладони.
Нет-нет-нет-нет-нет…
– Кел… – рыдая, взывала она. – Пожалуйста… нет.
Я смогу притвориться!
Но имперский принц повернулся и просто удрал.
Останки Псатмы Наннафери замарали изгиб Чаши Муззи дымящейся кровью.
– Выскажись! – прогремел аспект-император.
Чародей Мбимаю заставил себя подняться на ноги, встав напротив человека, сумевшего разбудить спящих Богов. Анасуримбор Келлхус – великий и жуткий аспект-император Трех Морей.
Но кто же он на самом деле? Пророк-избавитель или демон-тиран?
Или чуждый всему человеческому Танцующий в Мыслях, описанный Друзом Ахкеймионом?
– Выскажись, зеумец!
Дунианин воздвигся перед чародеем Мбимаю, могучий и свирепый, края его плаща под порывами колдовского вихря трепетали, как пламя пожара. Золотящиеся диски мерцали вокруг его головы и рук, умаляя и делая незримой богохульную Метку. Он стоял, пронзая взором призрачный контур Чаши, достаточно близко, чтобы выпрямившийся Маловеби ощутил исходящую от него враждебность.
– В соответствии… – прохрипел Второй Негоциант, кашляя от перехватившего его дыхание ужаса, – в соответствии с положениями соглашения Голубого Лотоса, заключенного между то-тобой и Великим Сатаханом Священного Зеума…
Он не мог надеяться уцелеть, попытавшись сразиться с этим человеком. Анагогическое колдовство Извази, основанное на использовании амулетов, не могло противопоставить Гнозису ничего существенного. Не говоря уж о Метагнозисе. Но на пределе своей чувствительности, доступной ему, как одному из Немногих, Маловеби даже сейчас ощущал, что фаним собирают хоры по ту сторону яростно крутящегося вихря. Его единственная надежда – тянуть время…
– Фанайял не представлял какое-либо государство или народ, – возразил ужасающий лик, в его голосе Маловеби услышал свой приговор – безусловный и однозначный, – само твое появление здесь говорит о неуважении к тому соглашению, на которое ты ссылаешься.
Время! Ему лишь нужно чуть больше времени…
