Аспект-император зашелся лающим смехом и встал так, чтобы Маловеби очутился между ним и примерно двумя дюжинами хор, приблизившихся к вихрю. Казалось, что взвыли даже отрубленные головы демонов, висящие у келлхусова бедра.
Маловеби стоял, разинув рот, а его потроха бурлили от ужаса. Он знал, что обречен, и его терзала мысль о том, как захохочет, прознав об этом, Ликаро. Будь ты проклят, ублюдок!
Слова, непостижимые, невозможные, скользнули паучьими лапками по изнанке сущего. Череп аспект-императора превратился в топку, воспылавшую чуждыми смыслами.
Оглушающий треск. Пронзительное бирюзовое сияние, столь яркое, что в глазах у Маловеби поплыли темные пятна. Сияние, поразившее аспект-императора, а вовсе не Чашу – Оберег Извази!
Маловеби вытянул из своей мантии Эрзу вшитую в нее вуаль омба и прикрыл лицо. Черная полупрозрачная ткань умерила слепящий свет, и он увидел аспект-императора, разглядывающего яростное сияние, охватившее Обереги. Опаляющий поток, не запятнанный Меткой, изливался прямо сквозь чародейский вихрь. Сверкающее копье сперва разило параллельно земле, но затем, когда точка, из которой оно исходило, вознеслась в небеса, изогнулось сверху вниз…
«Вода, – понял Маловеби. – Псухе».
Меппа!
Последний кишаурим прорвался сквозь крутящийся хаос тенью, извергающей неистовый свет. Кипучие сполохи, слепящие даже сквозь омбу, поглотили все, что осталось от фигуры аспект-императора. Иссиня-бледное пламя разило как молот. Пылающий прилив словно пил воздух, лишая дыхания. От могучего, оглушающего удара под ногами пошли трещины, достигшие, казалось, самих костей земли…
А затем все исчезло… как исчез и сам Анасуримбор Келлхус.
Маловеби увидел последнего кишаурим: тот висел в иссушающем солнечном свете, все еще облаченный в белые шелковые одежды выздоравливающего, босоногий, а на лице его отражалась чудовищная скорбь. Луч солнца скользнул, сверкнув ярким отблеском, по серебряной полоске на его глазах. Черный аспид воззрился куда-то вниз, покачиваясь из стороны в сторону, словно палочка лозоходца.
– Фанаяа-а-ал! – вскричал Меппа. – Не-е-ет!
– И все же какая могучая сила, – услышал Маловеби низкий, шепчущий голос, – подвластна ему.
Колдун Извази в панике оглянулся и узрел ужасающий лик аспект-императора внутри его Чаши. Келлхус сбил его с ног. Суть происходящего сокрылась в тенях и пыли.
– Лживая тварь! – яростно взвыл где-то вверху Меппа. Блестящий изгиб аспида вытянулся в сторону Оберега: примарий осознал, что случилось. – Трусливый мерзавец!
И словно само солнце обрушилось на Чашу Муззи. Маловеби ничего не слышал, но сквозь черную ткань своей омбы видел, что Анасуримбор Келлхус стоит, склонив набок голову, и испытующе взирает – более с любопытством, нежели с тревогой – на защищающий его Оберег. Маловеби знал, что в это мгновение он мог бы выпустить амулет из рук – достаточно было просто разжать ладонь и позволить миниатюрной железной чаше выскользнуть – и это адское пламя омыло бы и унесло прочь их обоих…
Но он не сделал этого. Не смог.
Кроме того, аспект-императора здесь уже не было.
Чаша раскололась.
Кельмомас бежал, спасаясь от протянувшейся следом за ним нити материнского зова. Он несся сквозь руины и пропасти, останки своего дома, морщась от дымного смрада, который разносили по дворцу сквозняки, иногда превращающиеся в завывающий ветер.
«Что-то где-то горит», – подумал он.
Он обнаружил, что оказался в материнских покоях, не понимая, когда вдруг успел повернуть назад. Он чуял ее теплый, нутряной запах, исчезающе-тонкий аромат жасминовых духов, которыми веяло от нее, когда она появилась в его комнате. Еще не ступив на порог ее спальни, он уже знал, что там все разрушено землетрясением. Декоративная башенка, надстроенная сверху, разбив потолок, обрушилась на пол, проломив его и оставив на этом месте внушительных размеров яму. Из груды обломков внизу, словно ветка из воды, торчала чья-то слегка шевелящаяся рука. Огромные участки противоположной от входа стены осыпались вдоль нее, прихватив с собой сокрытые внутри простенка мраморные плиты тайного хода. Сперва он просто глазел в эту разверзшуюся пустоту, разинув рот и остолбенев от ужаса.
Его наполненный тенями и укромными уголками дворец простерся перед ним, треснувший, как орех, обнаживший и выпятивший наружу все свои пустоты и лабиринты.
Айнрилатас, нагишом прикованный в какой-то из сохранившихся теней и измазанный собственным дерьмом, ухмылялся.
– Ты полагаешь, что лишь добиваешься безраздельной любви нашей матери, маленький братец – Маленький Нож!
Понимание приходило медленно.
– Считаешь, что убиваешь от ее имени…
Восьмилетний мальчик нервно сглотнул. Никаких тайн. Никакого веселья. Андиаминские Высоты лишились своих костей, словно поданная к столу дичь. Все потайные проходы, все тоннели, колодцы и желоба лежали в руинах, открывались взгляду в неисчислимом множестве мест. Огромное вскрытое легкое, исходящее криками, воплями и стонами, пронизанное сочащимися сквозь него страданиями, перемешанное и истертое, измененное и перевоплощенное, ставшее единым, чудовищным голосом, звучащим нечеловечески от избытка человеческих скорбей.
Он стоял как вкопанный.
– Все разрушено! – вскричал из ниоткуда его брат-близнец. – Ты все испортил!
Он, как и всегда, оставался лишь охваченным паникой беспомощным малышом. Кельмомас же пребывал в оцепенении – любопытное ощущение, что он перерос не только чувства, испытываемые им к своей матери, или свою прежнюю жизнь, но и само Творение в целом.
– В любом случае это была дурацкая игра.
– Это единственная стоящая игра, что есть на свете, болван!
Он затрясся, стоя над провалом, такой крошечный в сравнении с этим необъятным хрипом, с этим ужасным ревом неисчислимого множества человеческих глоток. И, осознав собственную незначительность, он был настолько озадачен и поражен, что потерял дар речи. Невыносимое опустошение… чувство потери… чувство, что его обокрали!
Что-то! Что-то забрали у него!
Он мельком взглянул на покрытую известковой пылью руку, торчавшую и конвульсивно подергивающуюся там, внизу, между двумя огромными камнями. Тревожные, отрывистые напевы боевых рогов царапали слух…
И, стуча по полу ногами, словно барабанными палочками, он вновь помчался, стремительно минуя нагромождения руин и остатки прежнего дворцового великолепия. Дым витал в воздухе столь же густо, как и отчаяние. Некоторые залы были напрочь разрушены, мраморные плиты треснули или полностью провалились, полы вздыбились или оказались погребены под завалами. Министерская галерея стала непреодолимым препятствием, поскольку изрядный кусок адмиралтейского маяка обрушился на нее, уничтожив даже фундамент. Мимо бежали другие люди, но Кельмомасу не было до них дела, так же как и им до него. Некоторые из них тряслись от шока, окровавленные или бледные как мел, некоторые звали на помощь, придавленные грудами обломков и щебня, кое-кто раскачивался, завывая над неподвижными телами. Лишь мертвые блюли приличия.
