– Там есть еще кто-то? – шепчет она.
– Не знаю, – Ахкеймион, прикрываясь ладонью от слепящего солнца, вглядывается в ярко освещенные участки между корявыми деревьями, укутанными в собственные тени. – Эти крики. Они какие-то странные…
Довольно!
– Что насчет мальчика? – спрашивает она.
– Уверен, ему доводилось переживать и не такое.
Тем не менее она обращает свой взгляд к кронам деревьев, вглядываясь меж ветвей, что скорее жмутся друг к другу, чем простираются. Вернувшись в Куниюрию, она постоянно замечала в местных деревьях некую странность – костлявую узловатость, как будто они не столько стремятся к небу, сколько гневно грозят ему кулаками. Она не может разглядеть мальчика, хотя уверена, что знает, на какое именно дерево он забрался. Слизистое шипение заставляет ее опустить глаза, проследив за прищуренным взглядом Ахкеймиона.
Сперва она даже не верит тому, что видит, а просто смотрит, затаив дыхание и отбросив прочь мысли.
Всадник. Всадник, следующий за шранком.
Поначалу он воспринимается лишь силуэтом, очертанием человека, откинувшегося на высокую седельную луку и покачивающегося вслед за утомленной рысью своего коня. Затем взгляд замечает всклокоченные черные волосы и щит копьеносца, притороченный к лошадиному крупу. Руки наездника обнажены, и, вглядевшись в испещрившие их шрамы, она понимает, кто перед ними.
– Сейен! – выдыхает Ахкеймион себе под нос.
Все понятно без слов. Они следят за всадником-скюльвендом сквозь чересполосицу света и тени, наблюдают, как он то окунается в сумрак, то становится ясно видимым, то вновь погружается в темнеющее марево.
– Сейен милостивый! – шипит Ахкеймион.
– И что нам теперь делать? – спрашивает она.
Старый волшебник сползает вниз по глиняному склону, как будто его в конце концов доконали беспрестанные неудачи.
– Может, нам бежать прочь отсюда? Забраться обратно в Дэмуа.
Он вытирает ладонью лоб, не заботясь о том, что его руки в грязи.
Щемящее чувство вновь охватывает ее – необоримая потребность, в которой легко узнать материнский инстинкт.
– Что нам делать, Акка?
– Дай мне хоть мгновение, чтобы выдохнуть, девочка! – бурчит он себе под нос.
– У нас нет… – начинает она, но внезапное осознание заставляет ее прерваться, и она теряет мысль.
Акка кричит ей вслед гораздо громче, чем следовало бы. Она хмурым взглядом заставляет его замолкнуть, а затем, пригнувшись, проворно мчится по лесу от одного дерева к другому. Она дважды замирает, слыша какой-то грохот, пробивающийся сквозь шум ее дыхания. В окружающем мраке еще один шранк вопит – визгливо и как-то… обиженно.
Крик столь близкий, что кажется напоенным сыростью. Она сжимает зубы, пытаясь унять яростный стук сердца. Наконец ей удается найти то дерево, на которое забрался мальчик. Она обходит ствол кругом – то вглядываясь ввысь, то осматриваясь через плечо. Она видит его – столь же неподвижного, как древесная кора, и наблюдающего за ней без всякого выражения. Яростным взмахом руки она призывает его спуститься. Он, не отвечая, смотрит куда-то на юг, странно склонив голову.
– Ну давай, – рискует она возвысить голос.
Мальчик нечеловечески ловко скользит вниз по огромному вязу, его руки и ноги цепляются, похоже, даже за пустоту. С глухим стуком он, слегка присев, спрыгивает в гниющие под пологом леса листья. Прежде чем она успевает осознать это, ее рука оказывается в его крабьей ладошке. Он грубо и с невероятной силой тащит ее назад, к старому магу. Грохот все ближе, все громче. Панический ужас мурашками колет ее спину, сбивая шаг. Она видит упавшее дерево, вывернутую ложбину под его корнями. Она замечает дикое бородатое лицо Ахкеймиона, выглядывающего сквозь по-осеннему пожухшую траву. Грохот вздымается, сперва представляясь монотонным, единым шумом, а затем рвется, как переполненный пузырь, становясь какофонией стучащих копыт и жалобного лошадиного ржания. Она несется так, словно стремительно падает куда-то следом за своим животом, тем не менее всякий раз успевая подхватить себя, почти всякий…
Нас поймали, каким-то – слишком уставшим, чтобы бороться, – кусочком души понимает она.
Но мальчик считает иначе. Он тащит ее, до синяков сжимая ее руку своей железной клешней, мчится изо всех сил. Наконец они мешаниной конечностей, грязи и глины, прорываются сквозь крапивную завесу в жалящий сумрак.
– Сейен милостивый! – вполголоса вскрикивает Ахкеймион. – Что ты…
Грохот усиливается так, будто копыта стучат о землю прямо над ними. Она инстинктивно поднимается на ноги, чтобы окинуть взглядом опасность – заглянуть в глаза своему року. Но мальчик снова хватает ее, тащит вниз. От него несет прокисшим потом, поскольку он давным-давно не мылся, но в то же время пахнет и чем-то сладковатым – запахом его юности. Они замирают. В самом центре, во чреве окружившего их грохота, трое, прижавшись бок о бок, все же странным образом остаются каждый сам по себе, укутанные спасительным сумраком – не считая луча солнца, драконьим когтем уткнувшимся прямо в ее живот. Скользящие тени. Бьющие копыта. Шумное фырканье и сдавленное, возмущенное ржание. Этих намеков им вполне достаточно.
Скюльвенды. Ужасный Народ Войны мчится куда-то сквозь мертвые земли Куниюрии.
Ну пожалуйста!
Впоследствии она подивится тому, что в тот момент каждая ее мысль стала молитвой.
Из-за выкорчеванного дерева, преграждающего путь, всадники огибают их заросшее травой укрытие по широкой дуге. Руки сами собой творят нечто вроде охранных знаков, хотя беглецы и лежат напрягшись и скорчившись. Лишь мальчик остается совершенно неподвижным. Затем грохот отдаляется, ускользая куда-то вперед, и отдельные звуки вновь сливаются воедино, становясь неотличимыми друг от друга.
Путники лежат в пахнущем сырой землей полумраке, остывая от тревоги, прислушиваясь к биению своих сердец и глубоко дыша.
– Патруль, – бормочет Ахкеймион, поднимаясь на ноги.
Он осторожно выглядывает из-за полога трав, вновь изучая окрестности. Ей же приходится перекатиться на бок и опереться на колени и ладони, настолько отягощает ее живот. Она карабкается на край ложбины и выглядывает наружу рядом с колдуном. Мальчик просто сидит внизу, обхватив руками колени, совершенно бесстрастный.
– Значит, ты думаешь, что их тут гораздо больше? – спрашивает она волшебника.
– Ну разумеется, – говорит он, всматриваясь вдаль. – Их тут так же много, как дурости в твоей голове.
– Что? По-твоему, мне нужно было бросить его? – спорит она.
– Этот мальчик сумел пережить такое, что нам с тобой и не снилось.
– Но он все еще ребенок! Он…
– Далеко не столь беспомощен, как тот, которого ты носишь в своей утробе! – кричит Ахкеймион, повернувшись к ней с внезапно вспыхнувшей яростью. Она шарахается от него, понимая мгновенно и со всей определенностью, что он бранит ее, пребывая во гневе, порожденном испугом… Отцовским испугом.
