Какое место.
Дрожь началась как щекотка, скорее в дыхании, чем в теле, однако за несколько ударов сердца она проняла его до костей. Обхватив себя руками, он стиснул зубы, чтобы они не стучали.
– Представь себе наших древних пращуров, – сказала Серва. Ее лицо выглядело странно в столкновении света и теней. – Представь себе, как они штурмовали эту Обитель с хрупкими бронзовыми мечами и кожаными щитами в руках.
Он непонимающе посмотрел на нее.
– Многие считают, что нелюди просто так пали перед племенами людей… – пояснила она, взирая на окружающие высоты. Ее лицо омывала чистота таинственного света, – …и подставили под их мечи свои горла.
Узнавая подобные факты, он приходил в еще большее волнение. Они не уменьшали его невежество.
– Да окажется наше племя столь же удачливым, – пробормотал Моэнгхус. Возвышавшийся над эмвама, он походил на косматого и могучего воина из преданий, одного из «множества буйных», так часто упоминаемых в Священном Бивне.
Тишина властвовала над последовавшими мгновениями, несмотря на то что вокруг собрались сотни эмвама. Отдельные шумы, конечно же, раздавались – пронзительные голоса ночных насекомых, глухой кашель и шмыгание носов, однако душа умеет не замечать подобные мирские звуки, она внемлет тому, что должно быть услышано. Сорвил даже посмотрел вверх, убежденный, что слышит шипение Суриллической Точки. Он заметил белые крылья, промелькнувшие за верхним пределом света. И исчезнувшие…
Дрожь овладела им. Он бросил взгляд на брата с сестрой, словно опасаясь открытия.
Имперский принц смотрел на сестру: вглядываясь в черноту, она шла впереди. И, хотя Сорвил никогда не думал иначе, абсолютная власть свайальской гранд-дамы в этот момент ощущалась особенно сильно.
– Что думаешь? – спросил Моэнгхус.
– Эти эмвама – хороший знак… – ответила она не оборачиваясь. – Однако меня смущают руины. Многое переменилось здесь с той поры, когда Сесватха стоял на этом месте.
– Руины?
Она повернулась к нему, невозмутимая, как всегда. Рот ее приоткрылся. Глаза сверкнули, как два Гвоздя, с первым немыслимым слогом:
– Тейроль…
Она запрокинула голову, чтобы увидеть Обитель, распростерла руки, дабы вместить в себя гору во всей ее необъятности. Окружавшие ее эмвама взвыли и бросились врассыпную.
Суриллическая Точка погасла.
Ее сменила яркая линия. Она разделила на части иссиня-черную тьму. Световой надрез мгновенно проявился на всех предметах, начиная от поверхности под руками Сервы до самой вершины этой пустоты, он расширялся, словно приоткрылась дверь высотой во все мироздание…
Стержень Небес. Подобный ему воздвиг Эскелес на унылых пустошах Истиули; однако если в его руках Стержень озарил лиги, заполненные звероподобными шранками, то в руках Сервы он высветил совершенно другую рать, повисшую как будто на каменных крюках.
Моэнгхус выругался и рявкнул на сестру на том же самом неведомом языке.
– Мы – дети аспект-императора… – проговорила она бесстрастным тоном. – И по рождению нашему имеем право на свет.
Странное уханье пронеслось в толпе эмвама, глухие удары в грудь были подобны овации.
Сорвил только моргал, раскрыв рот.
– Прежде это место носило имя Ишариол – высокий зал, – говорила Серва, возвысив голос над неразборчивым ропотом эмвама. – Из всех Высоких Обителей один лишь Сиоль снискал большую славу.
Здесь, так близко к Плачущей горе, чудилось, что свет вырезает каверну в небе. Только огромные лики были не такими, как он представлял. Привидевшиеся ему воины оказались на деле жрецами, подобные утесам конечности скрывались под монашескими одеяниями, руки были сомкнуты внизу, словно для того чтобы помочь кому-то взобраться, колени казались башнями. Деревья успели населить изгибы этих рук, загнутых, словно когти, или прямых. Кусты и трава проросли всюду, где в камне изображались складки ткани, так что оба колосса казались одетыми растительностью. Сами лица определенно принадлежали нелюдям, хотя и выглядели зловещими, ибо были обращены на юг, но не смотрели на дорогу Процессий или вдоль нее. Растительность затягивала и веки, похожие на днища ладей.
– Целую эру Обитель передавала свою мудрость нашему племени, отправляя сику своих бессмертных сыновей советовать нашим королям, наставлять наших ремесленников, учить наших ученых. Ниль’гиккас предвидел гибель своей расы, он знал, что мы переживем ее.
Главный вход находился между титаническими фигурами… Нечестивое Зерцало, Соггомантовые врата. По бокам располагались еще два портала в половину его высоты, над ними буйствовали статуи. Двери, выкованные из нимиля, валялись сорванные с петель, отбрасывая свой блеск на грязный камень и груды обломков, однако в жерлах проемов царил черный мрак. Створки Нечестивого Зерцала тоже лежали на боку, стеной, как будто утыканной битым стеклом, сплавленным с камнем, однако то было не стекло, а соггомант – тысячи золотых осколков, добытых в Ковчеге. Но если Стержень Небес не мог пронзить тьму меньших ворот, здесь он сверкал, словно свеча, поднесенная к оку слепца, освещая повергнутый в хаос монументальный чертог. Легендарные врата, отгородившие гору от Великого Разрушителя, были взломаны изнутри.
– А потом явился Мог-Фарау, – продолжила Серва, – и все племена Севера были отброшены. Ниль’гиккас отступил, и эти ворота закрыли. Ишариол стал Иштеребинтом, высоким оплотом… И все уцелевшее знание наставничества ушло на Юг вместе с Сесватхой.
Иштеребинт, насколько понял Сорвил, был не столько лишен своей природной наружности, сколько переоблачен в безумные сложности собственной души. История. Образ и подобие. Вера. Все те предметы, о которых Анасуримборы распространялись с философским презрением, вписанные в живую скалу, плита за плитой, строка за строкой. Единственное различие заключалось в том, что писано было не буквами, хотя зрение настаивало на том, что повсюду он видит именно их. И не резьбой по камню…
Письменность заменяли статуи, бесчисленные статуи, шествовавшие в бесконечных процессиях, каким-то образом извлеченных из каменной шкуры горы. Сорвил понял это благодаря разрушениям, столь озаботившим Серву. Некоторые секции отошли от стены, словно слои обветшавшей штукатурки, другие несли на себе следы титанических ударов, проделавших глубокие рытвины, в которых мог бы укрыться человек. Еще Сорвил понял, что при всем своем преувеличенном, раздутом мастерстве Иштеребинт представлял собой место запустения, старости и смерти. Непогода, тяготение и нападения врагов неторопливо и неотвратимо раздевали, обнажали его. Трещины целыми реками бороздили каменные фасады, в них вливались ветвящиеся притоки, протекавшие сквозь ущелья, проложенные в гранитной вышивке. Обломки громоздились в кучи у подножия каждого обрыва, в некоторых местах достигая высоты стен Сакарпа, а может, и превышая ее. Разбитые смыслы.
– Высокий оплот утратил свое благородство, – сухо усмехнулся Моэнгхус.
