– Как… – Ухмылка, больше похожая на рыдание, исказила его черты. – Как я могу доверять тебе?
Оно охватило своей гибкой ногой его бедра и, страстно изгибаясь, прижалось к нему.
Найюр урс Скиоата застонал и потянулся огромной рукой к ее глотке.
– Испей из моей чаши, – проворковало оно, – вкуси… и познаешь меня…
Рука легла на ее горло. Белый якш зашатался от мощи его ярости и тоски.
– Ишуаль разрушена! – вскричал Король Племен, отрывая своего вяло трепыхающегося любовника от земли и вздымая его вверх – навстречу пробивающимся лучам солнца.
– Разрушена!
Он бросил вещь-Серве на землю.
И сорвал прочь повязку со своих распаленных чресел.
Карканье, гул и крики варварского войска остались за их плечами, сменившись лесными тропами и ночной прохладой. Ахкеймион и Мимара удирали, мчась мимо вздымающихся и шатающихся под напором ветра деревьев, то срываясь на бег, то переходя на быстрый шаг, но не позволяя себе остановок. Когда их лица не искажались усталостью, на них читалось нечто вроде обманутых ожиданий – какое-то изумленное неверие.
– Как быть с мальчиком? – наконец осмелилась подать голос Мимара.
– Ему лучше… – фыркнул, задыхаясь от бега, старый волшебник, – без нас!
И выругался, поняв, что она встала как вкопанная за его спиной. Он знал, что ее терзает беспокойство о ребенке, а не утомление. Они приняли достаточно квирри, чтобы ни ветер, ни усталость не могли замедлить или задержать их.
– Но…
– Наш путь лежит в Голготтерат, девочка!
Мороз пробежал у него по коже, когда Ахкеймион, благодаря квирри прекрасно видящий в темноте, обратил внимание, сколь беззащитной и совершенно опустошенной она выглядит. Выражение ее лица теперь соответствовало ее невеликим годам. Пророчица исчезла, и за слезами, застывшими в ее глазах, вновь проступил лик беглой имперской принцессы. Ахкеймион поднял свою расшибленную, почерневшую от синяков руку и, щурясь от боли, дотронулся до огромного отека, все сильнее закрывавшего правый глаз.
– Идем, – молвил он, зная, что само поименование места, куда вела их дорога, устраняет необходимость дальнейших пояснений. Расставшись с мальчишкой, они лишь спасали его от своей гибельной судьбы и безумия Голготтерата.
Она сжала его пальцы, не столь улыбнувшись ему, сколь поджав губы. Дрожь отвращения прошла по ее плечам, она дернулась, как от удара плеткой. Из-за его Метки, догадался он.
– Но все же…
– Он дунианин, Мимара.
Они стояли в темноте, тяжело дыша. Протяжные крики скюльвендских рогов перекликались где-то на юге, то тут, то там разрывая предутреннее безмолвие, как рвут выдры своими спинами водную гладь.
Мимара облизала губы.
– И что теперь? – вяло поинтересовалась она. – После всего случившегося мы просто умчимся куда-то прочь?
– И скажите на милость! Что же еще стоит нам сделать после всего случившегося?
Она умоляюще смотрела на него, пытаясь выпросить, осознал он, что-то, чего не понимала сама. Старый волшебник топнул ногой, подавив приступ внезапной озлобленности. Он слишком хорошо знал, что это в действительности предвещает.
– Сейен милостивый, девчонка! – прорвало его. – Как можно быть настолько однообразной! Когда мне нужна пророчица, я получаю беглянку, а когда нам нужно бежать без оглядки, откуда ни возьмись заявляется пророчица, – и так каждый, черт возьми, раз!
Гнев вспыхнул в ее блестящих от слез глазах, враждебность проступила на ее лице, прорвавшись сквозь печаль.
– Что? И это лишь потому, что я беспокоюсь о нем?
Он допустил ошибку, позволив ей узреть свое недомыслие.
– Ну, ты же ни о чем не беспокоилась, отправив его отца полетать со скалы?
Она вздрогнула и сморгнула слезы. Взгляд ее уперся в землю у его ног.
– Это не я пригласила его, – произнесла она тихим, ровным голосом.
– Я видел, как ты дала ему квирри, и знаю – ты вполне осознавала, что случится потом. Очевидно, что ты хотела…
– Он сам спрыгнул с этой скалы, – вскричала она, – он принял приглашение!
– Приглашение? Какое еще приглашение? Ты понюшку квирри имеешь в виду?
– Приглашение сделать этот прыжок!
Теперь настала очередь Ахкеймиона молча взирать на нее.
– Объединиться с Абсолютом, – плюнула она, перед тем как отправиться прочь.
Он стоял на участке ровной земли, где разыгралась вся эта сцена, остолбенев от вдруг пронзившего его ужаса. Кошмара, что он нес в себе с тех самых пор, как покинул белый якш. Раньше он держался, лишь отказываясь остановиться, отказываясь даже мыслить. Его кожа пылала от уколов морозного ветра. Призрак Найюра урс Скиоаты кипел и клокотал перед его глазами.
…и вот ты заявляешься в мой шатер, колдун…
С учетом того, как мало было у него возможностей выкроить время, чтобы поспать, Сны становились все более тяжким грузом, врываясь в его дремоту подобно выхваченному из ножен клинку. Казалось, только что он ворочался и ерзал, лежа на гудящей и колючей, как чертополох, земле, отчаявшись хоть когда-нибудь заснуть, – и вот уже образы, полные запекшейся крови, заполняют его сознание.
Шатаясь, он брел, взбирался вверх по горловине напоенного стенаниями Рога. Золотые стены опирались на противостоящие углы. Поверхности были изукрашены гравировкой, тонкой, как волос младенца. Линии складывались в знаки, меняющие свой смысл в зависимости от того, с какой стороны на них смотришь.
Среди стен брели сломленные, жалкие люди. Волочащая ноги вереница несчастных. Обнаженные тела – белые и бледные, но не измаранные, не покрытые струпьями, не иссеченные розгами. Цепь дернулась и потащила его вперед – одну ничтожную бусинку в ожерелье из тысяч душ.
У него не было зубов. Мелькнула тень воспоминаний о бьющих в лицо кулаках и молотах.
Их похитители держались рядом – злобными, готовыми терзать тенями, ужасные чудовища, которые низвели его и всех остальных до существ, умевших лишь рефлекторно съеживаться и скулить. Тех из них, кто запинался и падал, освобождали из кандалов, тащили куда-то в сторону, насиловали и избивали. Он знал, что впереди происходит то же самое, поскольку не раз и не два в сковывавшей их цепи появлялись разрывы, заставлявшие его делать сразу четыре, а не два шага вперед. Никто не говорил ни слова, хотя иногда раздавались нечленораздельные крики, кашель, хрипы и прочий шум, звонким эхом отражавшийся от неземного золота стен. Он скорее ощущал дрожь, проходившую от этих дребезжащих отзвуков по его телу, нежели слышал их. Чтобы избавить себя от сей жалкой участи, бежать прочь от этого кошмара, нужно было бежать прочь от всего мира. Стать пламенем, что пылает само по себе. То, что он все еще жив, означало, что его тело – та дрожащая плоть, что еще осталась от человека, – хорошо усвоило это.
