Отец все равно видит.
Отец всегда омрачал его праздник.
– Ш-ш-ш… – говорил Ларсиппас, принуждая свой ослиный голос звучать мягче. – Бояться совершенно нечего…
– В самом деле? Да он все равно что мертвец.
– Как так?
– Потому что находится не здесь, а там, слишком далеко, чтобы оттуда вернуться…
– Голготтерат не настолько далек. Отец вернется назад…
Мысль эта добавила его лживым рыданиям нотку правды.
– A откуда это известно тебе? И почему ты считаешь себя таким умным?
– Потому что Он вернулся из Ада.
– Россказни! Слухи!
– Мама верит им.
Призрак выплыл из полумрака имперского зала аудиенций и обрел плоть под яркими солнечными лучами: ее дочь, Анасуримбор Телиопа, в синем, шитом жемчугами платье, пышная юбка которого сужалась к ногам, образуя форму перевернутого колокола. Эсменет расхохоталась при виде дочери, не столько из-за абсурдного одеяния, сколько потому что при всей своей нелепости оно показалось ей таким прекрасным – таким уместным. Она обняла болезненную девушку, глубоко вдохнула запах ее тела – от Телли по-прежнему пахло молочком, как от младенца. Эсменет было приятно даже то, что ее взрослая дочь не стала отвечать на объятие.
Она взяла лицо Телиопы в ладони, смахнула слезы, слишком горячие для них обеих. И вздохнула.
– Нам нужно о многом поговорить. Ты нужна мне более чем когда-либо.
И хотя Эсменет ожидала этого, ее укололо отсутствие ответного чувства в угловатых чертах лица дочери. Телиопа могла нуждаться в ней… ну, как геометр в своем компасе, такова была доля этой девушки в наследстве отца.
– Мать…
Но у нее уже не было времени на продолжение разговора, ибо взгляд ее остановился на нем. Отодвинув дочь в сторону, Эсменет обратила все свое внимание на вторую душу, доставленную инкаусти…
На своего невозможного убийцу.
Как там он называл себя? Иссирал… на шайгекском «удача». Наверное, более неудачного имени ей не приходилось слышать. И тем не менее Майтанет мертв. И ее мальчик отмщен.
Нариндар вступил в полосу света и остановился, замер на пороге террасы в точности так, как стоял между идолами Войны и Рождения в Ксотее. Эсменет смущала его странная, огрубевшая от времени кожа, возможно, потому, что аккуратная, подстриженная бородка скорее указывала на более юный возраст. Обнажен, если не считать серой набедренной повязки, и держится отстраненно – как подобает сильным и уравновешенным мужам. Короткие волосы, возмутившие ее, когда она заключала соглашение с этим человеком – ибо жрецам Айокли было запрещено стричь волосы, – теперь пробуждали в ее душе чувство облегчения. Эсменет не испытывала ни малейшего желания позволить миру узнать, что она обращалась за помощью к почитателям Четырехрогого Брата. По правде сказать, этого человека можно было бы принять за раба, если бы не окружавшая его тревожная аура беспощадной жестокости, порождавшая ощущение, что для него, помимо собственных непонятных целей, не существует таких пустяков, как угрызения совести, комфорт или безопасность. Ей припомнились слова лорда Санкаса, сказавшего, что нариндар воспринимает события в их целостности. Хотелось бы знать, сумел ли консул бежать в земли Биакси.
Правая рука Иссирала была окровавлена – напоминая о том бедствии, которое Эсменет породила всего несколько страж тому назад.
Бедствии, произведенном ею через него.
– Ты можешь очистить свои руки в фонтане, – проговорила она, кивнув в сторону каменной раковины.
Мужчина безмолвно повиновался.
– Мать… – окликнула ее от края сознания Телиопа.
– Иди к Финерсе и тем, кто с ним, – велела Эсменет девушке, наблюдая, как ладони нариндара исчезали под мерцающей поверхностью воды.
Вокруг матери и дочери кипела бурная деятельность, неустанная, но при том немая. В качестве своего командного пункта Эсменет избрала террасу позади имперского зала аудиенций, не только потому что оттуда открывался превосходный вид на осажденный город, но и потому, что каждый вызванный человек был вынужден почтить святой престол ее мужа, трон Кругораспятия, прежде чем преклонять колена перед нею самой. И на балюстраде уже собралось малое множество – торговцы, офицеры, шпионы и советники; они разглядывали окрестные холмы, указывали на что-то и обменивались вопросами и наблюдениями. Вестники уже сновали туда и обратно в тенях и блеске имперского зала аудиенций. Тревожные взгляды сменялись резкими словами. Наготове стояли трое трубачей-кидрухилей с длинными бронзовыми горнами, один солдат был без своего шлема из конского волоса, рука другого покоилась в окровавленном лубке. Только что, совсем недавно, явились и первые носильщики с питьем и едой.
Блудница-судьба была милостива к ней – во всяком случае, пока. Впрочем, о положении дел в городе знали немногое кроме того, что Момемн все еще остается неприступным. Улицы были запружены народом, однако кмиральский и кампозейский лагеря казались чуть ли не заброшенными. Возле Малых Анкиллинских ворот поднимался столб дыма, но Эсменет доложили, что пожар произошел из-за несчастного случая.
Фанайал, похоже, не имел никакого отношения к кровопролитной смуте, охватившей весь город. Получалось, что Майтанет увел со стен едва ли не всех солдат, чтобы иметь возможность утихомирить толпу – нетрудно было понять, что весть о пленении императрицы вызовет волнения. И если бы Фанайал пошел на штурм Момемна, весь раскинувшийся под ее ногами ковер зданий и улиц уже превратился бы в поле боя. Но падираджа-разбойник предпочел занять Джаруту в качестве собственной базы и закрепить за собой сельскую местность вокруг имперской столицы, предоставив Эсменет то самое время, в котором она отчаянно нуждалась. При всей ирреальности и жути происходящего вид диких шаек вражеских всадников, обшаривавших окрестности, наполнял ее душу облегчением, граничившим с подлинным блаженством. Пока языческая грязь оставалась за стенами, Телли и Кельмомасу ничего не грозило.
Она обратила внимание, как нариндар посмотрел на свои очищенные руки, а потом наклонил голову, как бы прислушиваясь… ожидая какого-то знамения? Он казался столь же странным и зловещим, как в тот судьбоносный день, когда она наняла его. В день майтанетова переворота.
Нариндар наконец повернулся и посмотрел ей в глаза.
– То, что ты сделал… – начала она, однако не договорила.
Он ответил ей безмятежным детским взглядом.
– То, что я сделал, – отозвался он, вовсе не смущаясь тем, что подразумевала она. Голос его оставался столь же незаметным, как и его внешность, и все же…
– Но как? – спросила она. – Как это возможно?
Как мог простой человек убить дунианина?
Он не стал пожимать плечами, но поджал губы:
– Я всего лишь сосуд.
