Отчет Финерсы показался ей менее чем удовлетворительным. Подобно многим прочим, после переворота лорд Санкас ушел на дно. Однако если большей части ее сторонников приходилось искать убежище в городе, Биакси покинул его и в качестве капитана одного из принадлежащих его дому зерновых кораблей отплыл неведомо куда – за Три Моря, учитывая колоссальную величину его собственных владений (не говоря уже о том, насколько удачно он пристроил семерых своих дочерей).
Она взглянула на своего экзальт-капитана Саксилласа, все еще носившего регалии инкаусти вопреки ее прямому запрету:
– Как это могло произойти?
Шрайский рыцарь осмелился посмотреть ей в глаза скорее обеспокоенным, чем встревоженным взором, более озадаченным, чем возмущенным.
Неужели и он сделается неудобным?
– Ошибки, упущения… – проговорила она. – Они неизбежны, Саксиллас. И поэтому мне нужны люди, умеющие ошибаться, знающие, как надо справляться с неприятностями и несчастьями, и, что самое главное, способные исправить любую ситуацию.
– Прошу прощения, благословенная, – сказал он, падая на колени.
Она повела разъяренным взглядом в сторону Телиопы и Финерсы.
«Итак, все начинается снова, – прошептала предательская часть ее души».
– Ах, да встань! – бросила она рыцарю.
Эсменет посмотрела на верх лестницы, щурясь в лучах утреннего солнца. И у нее перехватило дыхание. Она уже нутром чувствовала… снова ощущала липкий ужас интриг и заговоров. Уверенность, что Санкас шел к ней, что у него были жизненно важные вести, клубами дыма пронизывала ее тело, казавшееся пустой скорлупой из одежды и кожи.
Наполненное императорской пустотой.
– Найди того, кто это сделал, Саксиллас, – сказала она. – Верни себе честь. Оправдай доверие твоего господина и пророка.
Благородный нансурец стоял, словно потеряв дар речи, как будто осознал, что ему угрожает проклятье, или не представлял, что нужно делать дальше. Этот бестолков, поняла Эсменет, бестолков и некомпетентен, как многие вполне достопочтенные люди. Ей хотелось визжать и царапаться. Но почему? Почему доверие всегда покупается хитростью?
– Мать? – сказала Телиопа.
Привычный уже барабанный бой казался извечным. Язычники кружили на горизонте, точили мечи, обдумывали, как погубить ее. Язычники всегда подсматривали за ней из-за угла.
– Оденься, – велела она своей любимой нескладной дочери. – А то смотришься прямо как обычная шлюха.
– Что… – закашлялся на ходу Вем-Митрити, ее древний годами великий визирь, поспешавший к ним по коридору. Неловкая походка его внушала откровенную жалость. – Что такое… – выдохнул он, – я слышал… говорят про какое-то убийство…
– Пойдем лучше отсюда, старичок, – проговорила Эсменет, заступая ему дорогу и поворачивая в обратную сторону. – Здесь нам уже нечего делать.
И тут без предупреждения глас дальних труб примешался к свету зари… труб собрания…
Труб войны.
Едва оказавшись в священной резиденции, Телиопа направилась к Кельмомасу, оставив яркий солнечный свет и погрузившись в прохладные тени зеленых дворов. И, найдя его, замерла в нескольких шагах, словно на воображаемом пороге занимаемой им воображаемой комнаты. Юный принц империи повернулся к сестре с вопросительной улыбкой, внимая зрелищу, которое представляло собой ее явление. Верх – лакированный фетр, отороченный идеальными жемчужинами, по три на плечо. Корсаж из вышитой серебром ткани, жестоким образом зауженный в талии. Юбка под якш, бирюзовый шелк, натянутый на обручи и ребра.
– Рехнувшаяся старуха, – подумал Кельмомас. – Телиопа разоделась, как рехнувшаяся старуха.
Поднявшись на ноги, он отряхнул грязь с коленок. Ветерок шевельнул листву гибискуса над их головами. Прожужжало осеннее насекомое.
– Что-то пошло не так, – прошептал голос.
Он кивнул, обращаясь к небу, к ритмичному, едва слышному дальнему гулу, катившемуся по нему.
– Фаним ведь на самом деле не могут достать нас?
Телиопа шагнула вперед, восприняв эту фразу как разрешение войти в его воображаемую комнату. Она остановилась как раз слева от того места, где он закопал третьего стражника, убитого им…
И съеденного.
– Они-они строят осадные машины, – пояснила она. – А когда построят, увидим.
Сестра пристально смотрела на него – так внимательно, как никогда еще не смотрела.
Быть может, она ощущает запах разлагающихся в земле тел…
У нее нет Силы для этого!
– Кто это был, Телли, тот человек, одетый как раб?
Она все смотрела на него – со столь очевидным подозрением, что это было просто смешно.
– Нариндар, которого мать наняла, чтобы он убил нашего дядю.
– Так и знал! – воскликнул он, удивляясь искренности своего восторга. – Нариндар… тот самый! Тот самый, что спас нас!
Анасуримбор Телиопа по-прежнему смотрела на него.
– Что не так, Телли? – наконец проговорил он, всплеснув руками, в точности как это часто делала мать, ошеломленная странными поступками дочери.
Она заторопилась с ответом, как если бы его вопрос открыл ту самую дверь, к которой она прислонялась.
– Так ты думаешь-думаешь, что-что отцовская кровь совсем-совсем разжижилась в моих жилах?
Имперский принц нахмурился и расхохотался – как положено бестолковому восьмилетке.
– Что ты…
– Святейший дядя рассказал мне, Кел.
Грохот вражеских барабанов все катился по небесам.
– Что он рассказал тебе?
Она казалась изваянием, богиней какого-то ничтожного племени.
– Я знаю, что произошло с Айнрилатасом, с Шарасинтой и-и… – Она остановилась на вдохе, словно дыхание ее отсекло какой-то бритвой. – И Самар-мармасом.
Страх. Он предпочел бы увидеть на ее лице страх, признак опасности, любой отзвук его власти, однако видел лишь то, в чем нуждался сам, – бездумную уверенность.
Молчи. Прикинься слабым.
Она удивила мальчика тем, что сумела, хоть и неловко, но все же опуститься на колени возле его ног, несмотря на сложный каркас ее юбки. Кельмомас впервые понял, сколько хитроумия вложила она в эту конструкцию со всеми ее пружинками и зажимами. Мужской запах ее тела коснулся его ноздрей.
– А скажи-ка мне, Кел… – начала она.
При желании он мог бы легко заколоть ее.
Она выглядела каким-то бледным чудовищем. Чуть выкаченные глаза, веки с розовыми ободками, что-то трупное в очертаниях тела – буквально все в ней вселяло отвращение. И ее кожа, при всей своей бледности, казалась такой тонкой, что ее можно порвать ногтями… если он пожелает.
