Общеупотребительным в итоге сделалось «мясо», слово одновременно и функциональное, и разговорное, соединявшее в себе смыслы непристойности и назначения этого занятия. Есть – значит доминировать абсолютно, побеждать, как они хотели, без всяких условий. Однако в этом слове присутствовал и ужас, ибо ночные пиры Ордалии воистину были воплощением ужаса… дымящие яркие костры, грязные липкие тени, разделанные тела шранков, целые их туши, раскачивающиеся на веревках или сваленные в кровоточащие груды, кучи внутренностей посреди сальных черно-лиловых луж.
Никто не мог сказать точно, когда именно это случилось: когда пиршество превратилось в вакханалию, когда обед перестал быть простой последовательностью жевания и глотания и сделался занятием куда более темным и зловещим. Сперва только самые чувствительные души среди людей замечали разницу, слышали это рычание, постоянно исходившее из глубин собственных глоток, видели одичание, овладевавшее душами, – свирепый намек на то, чему все более и более подчинялись окружающие. Только они ощущали, что мясо изменяет и их самих, и их братьев – причем не в лучшую сторону. То, что прежде делалось с опаской, стало вершиться бездумно и беззаботно. Умеренность незаметно превращалась в свою противоположность.
Быть может, никакое другое событие не могло более наглядно проиллюстрировать эту постепенную трансформацию, чем случай с Сибавулем те Нурвулем. После воссоединения Великой Ордалии кепалорский князь-вождь обнаружил, что позерство его соперника, Халаса Сиройона, генерала фамирских ауксилариев, все больше угнетает его. За предшествующие недели фамирцы заслужили жуткую славу. За счет свойственного им пренебрежения доспехами они стали самыми быстрыми конниками Ордалии, и во главе с Сиройоном, восседавшим на спине легендарного Фьолоса, они показали себя безупречными поставщиками мяса. Лорд Сибавуль завидовал даже этому ничтожному успеху. Люди время от времени слышали от него гневные речи: дескать, то самое, что делает фамирцев успешными загонщиками в охоте на тварей – а именно отсутствие брони, – бесполезно в настоящей битве.
Прослышав про эти сетования, Сиройон обратился к своему сопернику-норсираю и предложил пари о том, что он заведет своих фамирцев в тень Орды дальше, чем посмеет светловолосый кепалорец. Сибавуль пари принял, хотя и не имел привычки рисковать жизнями своих людей по столь очевидно ничтожным поводам. Согласился он, собственно, потому, что в предшествующий день заметил начало разрыва в кружении Орды, усмотрев в этом средство превзойти задиристого Сиройона. К этому времени спина его зажила, однако порка, которой он подвергся несколько недель назад, изрядно подточила его гордость.
И в самом деле, Блудница улыбнулась ему. В занимающей весь горизонт линии Орды открылась брешь, точка, в которой охряно-черное облако Пелены рассеялось в дымку. Тем, кто ежедневно патрулировал галдящие края Орды, разрыв был очевиден, однако Сибавуль и его кепалорцы выехали еще до рассвета. И к тому времени, когда Сиройон понял, чем занят его соперник, Сибавуль уже влетал в недра Пелены далекой точкой, увлекавшей за собой тысячи. Возопив, генерал повел своих фамирцев в погоню с такой скоростью, что многие погибли, просто вылетев из седла. Местность была неровной, пересеченной ручьями и буграми голого камня, кое-где торчали остатки старинных кэрнов. После прохода Орды от кустарника оставались бесконечные ковры пыли и поломаных веток. Сиройон видел Сибавуля и его кепалорцев с редких холмов – и этого было достаточно, чтобы понять, что он безнадежно проиграл свое опрометчивое пари. Он мог бы сдаться, но гордость гнала его вперед в порыве, не отличимом от ужаса перед позором. Даже уступив славу Сибавулю, он мог, во всяком случае, затмить своего противника рассказом о том, что видел вместе со своими воинами. Сибавуль никогда не имел склонности эксплуатировать собственную славу, но Сиройон подобными соображениями не терзался.
Лорд Сибавуль провел своих улюлюкающих кепалорцев в самое чрево Орды. Казалось безумием идти туда, где до сих пор бывали одни лишь адепты школ. Вой оглушал. Пелена всей своей высотой поглотила их. Утоптанная земля уступала место иссохшим травам и кустарникам. Мертвые шранки усыпали не столь утрамбованные места – торчащие конечности, открытые рты. Это само по себе потрясало, поскольку твари обычно пожирали своих мертвецов. Всадники вскоре заметили впереди растворяющиеся в охряном сумраке руины, похожие на челюсти, торчащие из земли, одна за другой. Миновав остатки древних стен, они ощутили новый ужас. Таны возвысили голоса с тщетным сомнением, даже протестом, осознавая, что Орда разделилась, огибая такое место, куда шранк не ступит даже под страхом смерти, место, прославленное в Священных Сагах…
Вреолет… город, известный в древних преданиях как Человечий Амбар.
Однако лорд Сибавуль никак не мог услышать своих витязей, и посему скакал вперед с видом мужа, уверенного в абсолютной преданности своей возлюбленной. Конные таны Кепалора последовали за господином и вождем в проклятый город, щерившийся гнилыми зубами черных стен, под взглядами иссохших черепов его башен. Кустарник покрывал землю, коням приходилось проламываться через залежи птичьих костей. Черный мох затягивал уцелевшие стены и сооружения, придавая чередующимся руинам вид какой-то зловещей процессии. Город казался разграбленным некрополем, памятником людям, не столько жившим, сколько обитавшим в нем.
Светловолосые всадники колоннами проезжали через руины, с немым изумлением оглядываясь по сторонам. Пелена вознеслась на головокружительные высоты вокруг, проползая языками в туман, расплываясь по небу, как чернила в воде. Визгливый вой Орды щипал их губы. Многие припадали щекой к шее своего коня, отплевываясь или блюя, – такую крепкую вонь приносил ветер. Некоторые прятали лица, стесняясь собственных слез.
Ничем не объяснив такое решение, Сибавуль повернул обратно и повел своих всадников к зубастой линии южных укреплений города. Они остановились возле стены, затопленной тысячелетним наплывом земли, и всадники выстроились длинной линией на вершине, словно перед атакой.
Перед ними простирались кишащие, извращенные мили, туго набитые несчетными, сливающимися в оргиастической близости фигурами, бледными, как черви, и к тому же визжащими. Можно было видеть, что эта невероятная толпа, колыхавшаяся в своем бессмысленном движении без всякого порядка, этот мир развращенных червей, взбесившихся личинок размазан по всей площади мертвой, опустошенной ими равнины. Приглядевшись, люди приходили в ужас от этого непристойного кишения… шранки шипели и выли, как безволосые кошки, прыгали, скреблись, совокуплялись, впивались в землю, превращая ее в помет.
Они ощутили это, закованные в железо, жестокие сыны Кепалора. Все они видели натиск Орды – видели и пережили его. Все они видели кошмарные, воющие мили, освещенные противоестественными огнями. Однако никто из них никогда не видывал Орду такой, какая она есть. Месяц за месяцем заползали они в тень незримого зверя, полагая сперва, что преследуют его, потом – что охотятся на него, на тварь, затаившуюся за дальними горами. И теперь они постигли всю безмерную глубину тщеславия своего господина и ту участь, на которую он обрек их всех. Вот почему Сибавуль те Нурвуль, прославленный своей выдержкой и хитростью, подъехал к южной стене Вреолета. Именно это хотел он бросить в лицо своим командирам, самому святому аспект-императору…
