Она пытается сморгнуть Око со своих глаз – безрезультатно, и обнаруживает, что лезет в кисет. Так давно в последний раз что-то абстрактное могло пронзить умиротворяющую пелену квирри.
Волшебник прав. Весь мир… Весь мир уже болтается на виселице.
Еще один взмах, и переломится его шея.
– Чт-что? – мямлит перед ней проклятая душа. – Что ты говоришь?
Тут Око закрывается, и суждение о вещах убегает за пределы зрения, исчезает в небытии. Реальность Друза Ахкеймиона затмевает ценности, и она видит его – взволнованного, согбенного годами, разбитого жизнью, отданной чародейскому бунту. Он держит ее за плечи, прижимает к себе, невзирая на близость ее хоры к собственной груди. Слезы текут по его морщинистым щекам.
– Око… – она задыхается.
– Да? Да?
И тут она видит за его потертым плечом тень, пробирающуюся между наваленных камней. Бледную. Маленькую.
Шранк?
Она шикает в тревоге. Старый волшебник встревоженно взирает из-под кустистых бровей.
– Там… – шепчет она, указывая на щель между полными костей саркофагами.
Волшебник вглядывается в грозящий опасностью мрак. Ловким движением пальцев посылает суриллическую точку поглубже в недра подземного покоя. От пляски теней у Мимары кружится голова.
Оба они замечают эту фигуру, сердца их покоряются одному и тому же ужасу. Они видят: блеснули глаза, на лице отразилось легкое удивление.
Это не шранк.
Мальчик… мальчик, из-за обритой наголо головы похожий на Ниль’гиккаса.
– Хиера? – спрашивает он, абсолютно не смущаясь неожиданной встречей. – Слаус та хейра́ас?
Слова терзают слух старого колдуна, насколько давно приходилось ему слышать этот язык вне собственных Снов.
– Где? – спросил мальчик. – Где твой фонарь?
Ахкеймион даже узнал эту особую интонацию – пришедшую из прошлого, отделенного от настоящего двадцатью годами, а не двумя тысячами лет. Ребенок говорил по-куниюрски… Но не в древней манере, а так, как говорил когда-то Анасуримбор Келлхус.
Этот ребенок – дунианин.
Ахкеймион сглотнул.
– И-иди сюда, – позвал он, пытаясь преодолеть разящий ужас и смятение, сжавшие его горло. – Мы тебе ничем не угрожаем.
Ребенок распрямился, оставив бесполезную позу, вышел из-за саркофага, прикрывавшего его от глаз незваных гостей. На нем была шерстяная мужская рубаха из серой ткани, подогнанная по фигуре и перепоясанная. Стройный паренек, судя по всему, высокий не по годам. Он с интересом воззрился на суриллическую точку над головой, протянул к ней ладони, словно проверяя, не станет ли свет осыпаться капельками. На правой руке у него не хватало трех пальцев, большой и указательный выглядели как крабья клешня.
Он повернулся, оценивая пришельцев.
– Вы говорите на нашем языке, – кротко сказал ребенок.
Ахкеймион смотрел на него не моргая.
– Нет, дитя. Это ты говоришь на моем языке.
Сесть. Вот что нужно старикам, когда мир докучает им. Оставить в стороне всякую суету, воспринимать его по частям и частицам, а не стараться ухватить целиком. Сесть. И отдышаться, пока думаешь.
Мимара нашла для него жуткий ответ. За несколько ударов сердца она подтвердила страхи всей его жизни. Однако взамен он мог предложить лишь бездумное непонимание. Запинающуюся нерешительность, подчиняющуюся ужасу и смятению.
Этот мальчик воплощал в себе другой род подтверждения – и загадки.
Итак, пока Мимара оставалась прикованной к тому месту, где стояла, Ахкеймион сел на каменный блок, так что лицо его оказалось на ладонь ниже лица ребенка.
– Ты – дунианин?
Мальчик испытующе посмотрел на старика.
– Да.
– И сколько же вас здесь?
– Только я и еще один. Выживший.
– И где же он сейчас находится?
– Где-нибудь в нижних чертогах.
Пол под сапогами старого волшебника уже дрожал и звенел.
– Расскажи мне о том, что здесь произошло, – попросил Ахкеймион, хотя и знал, что и как тут случилось, хотя и мог восстановить в уме всю последовательность событий. Однако сейчас он как ничто другое ощущал собственную старость, он был в ужасе, a расспросы возвращали отвагу – или хотя бы ее подобие.
– Пришли Визжащие, – ответил мальчик кротко и невозмутимо. – Я был тогда слишком мал, чтобы помнить… многое…
– Тогда откуда ты знаешь?
– Выживший рассказал мне.
Старый колдун прикусил губу.
– И что же он тебе рассказал?
В глазах смелых детей всегда теплится задорный огонек, признак самоуверенности, ибо у них нет слабостей, присущих более озабоченным взрослым. Мальчик с ладонью-клешней, однако, был чужд всякой выспренности.
– Они шли и шли, пока не заполнили собой всю долину. Визжащие полезли на наши стены, и началось великое побоище. Груды трупов поднимались до парапетов. Мы отбросили их!
Мимара наблюдала за происходящим, как бы и не внимая, но, судя по проницательному взгляду, все осознавая. Все горестные повести одинаковы.
– А потом пришли Поющие, – продолжал ребенок, – они шагали по воздуху и пели голосами, превращавшими их рты в фонари. Они обрушили стены и бастионы, и уцелевшие братья отступили в Тысячу Тысяч Залов… Они не могли сражаться с Поющими.
«Визжащими», очевидно, он называл шранков. «Поющие» же, понял Ахкеймион, – это, должно быть, нелюди квуйя, эрратики, служащие Консульту ради убийств и воспоминаний. Он видел, что битва разворачивалась именно так, как рассказывал мальчик: безумные квуйя, вопя светом и яростью, шагали над верхушками сосен, а бесконечное множество шранков кишело внизу. Кошмарно, странно, трагично, что подобная война так и осталась неведомой людям. Казалось невозможным, чтобы столь немыслимое количество душ могло расстаться с жизнью, а никто даже не узнал об этом.
Не располагая волшебством или хорами, дуниане при всех своих сверхъестественных способностях были беспомощны перед эрратиками. И потому они укрылись в лабиринте, постройка которого продолжалась сотню поколений, лабиринте, названном чертогом Тысячи Тысяч Залов. Квуйя, по словам мальчика, преследовали их, пробивались сквозь баррикады, затопляя коридоры убийственным светом. Но братья лишь отступали и отступали, погружаясь все глубже в сложную сеть лабиринта.
– При всем их могуществе, – продолжал мальчик свое повествование тягучим и монотонным голосом, – Поющих можно было легко одурачить. Они сбивались с пути и бродили, воя, по коридорам. Некоторые погибали от жажды. Другие сходили с ума и рушили потолок себе на головы в отчаянной попытке вырваться на свободу…
Ахкеймион, казалось, ощущал их, эти древние жизни, заканчивающиеся в слепоте и удушье…
