Он мог бы воспользоваться одним из своих Напевов, чтобы исчезнуть в ночи, начав долгий путь домой.
– Идолопоклонница! Шлюха! – завопил Фанайал, брызгая слюной на неподвижного Меппу, выдавая тем самым, как понял Маловеби, степень охватившего его ужаса, потому что падираджа предпочел изливать ярость в пространство перед собой, не рискуя обратиться лицом к злобной искусительнице. – Твоих рук дело! Твоих, ведьма! Единый Бог наказывает меня! Карает за то, что я впустил тебя на свое ложе!
Маловеби от неожиданности вздрогнул: таким сильным было противоречие между соблазнительным видом и жестким, старушечьим смехом. Даже в окутанном сумраком шатре Фанайала она казалась освещенной, извлеченной из ледяных вод, пресной и безвкусной для бытия… и такой чистой.
– Тогда прикажи сжечь меня! – воскликнула она. – Этот обычай фаним хотя бы разделяют с айнрити! Они вечно сжигают Дающих!
Падираджа наконец повернулся, лицо его исказилось.
– Огнем все только кончится, ведьма! Сначала я брошу тебя, подстилку, своим воинам, чтобы они поизгалялись над тобой, втоптали тебя в грязь! А уже потом прикажу подвесить тебя повыше над терновым костром, посмотрю, как ты будешь дергаться и визжать! И только в самом конце ты вспыхнешь пламенем, отгоняя все злое и нечистое!
Старушечий хохоток смолк.
– Да! – скрипнула она. – Дай… мне… все… их… семя! Всю их ярость, направленную на безжалостное чрево Матери! Пусть весь твой народ елозит по мне! И хрипит, как ощерившиеся псы! Пусть все они познают меня так, как знал меня ты!
Падираджа рванулся к ней, но словно повис на кистях, будто бы привязанных незримыми нитями к противоположным стенам шатра. Он мотал головой, стеная и плача. Наконец взгляд его круглых, ищущих глаз остановился на Маловеби, укрывшемся в густых тенях. Какое-то мгновение казалось, что падираджа молит его – но молит о чем-то слишком великом, слишком невозможном для смертного.
Взгляд покорился забвению. Фанайал рухнул на колени перед злобной соблазнительницей.
Псатма Наннафери застонала от удивления. Ногти ее растворявшегося в темноте взгляда царапнули по облику адепта Мбимайю – на долю мгновения, но и этой доли ему хватило, чтобы заметить филигрань темно-красных вен, утробных пелен, которыми она впилась как корнями в окружавшую их реальность.
Спасайся! Беги, старый идиот!
Однако он уже понимал, что бежать слишком поздно.
– Раздели меня между своими людьми! – крикнула она. – Сожги ме-е-еня-я! Ну же! – Звук, подобный собачьему вою, продирая кожу зеумца, пробирался под его грязные одеяния. – Приказывай же! И смотри, как умирает твой драгоценный змееглав!
Льдом пронзило сердцевину его костей. Маловеби понял истинную причину ее адского веселья – и истинную суть того, что сопутствовало ему. Жуткая Матерь неотлучно присутствовала среди них. И в тот злополучный день, в Иотии, это они были преданы Псатме Наннафери, а не наоборот.
Время бежать давно ускользнуло в прошлое.
– О чем ты говоришь? – широко расставив колени на ковре, выдохнул Фанайал, на лице которого не осталось даже намека на достоинство.
– О том, о чем знает этот черный нечестивец! – Она фыркнула, указывая подбородком в сторону Маловеби.
Будь ты проклят, Ликаро!
– Говори, отвечай мне! – вскричал падираджа голосом еще более жалким из-за стараний казаться властным.
Черная, недобрая ухмылка.
– Д-а-а-а. Всеми своими амбициями, всей жалкой империей твоего самомнения ты обязан мне, сын Каскамандри. То, что ты отбираешь у меня, ты отбираешь у себя. То, что ты даришь мне, ты даришь себе… – Взгляд ее вонзался в темную пустоту над его головой. – И твоей Матери… – прошипела она тихим голосом, превратившимся в хрип.
– Но ты можешь спасти его?
Полный соблазна смешок – как у юной девушки, обнаружившей слабость своего любовника.
– Ну конечно, – проговорила она, наклонившись вперед, чтобы погладить его по опухшей щеке. – Ведь мое Божество существует…
Маловеби бежал в ту ночь из шатра, в конечном итоге.
На его глазах она велела Фанайалу засунуть два пальца между ее ног. Дыхание покинуло Маловеби. Само сердце замерло, покорившись восторженной силе, отозвавшейся в ней… Он видел, как падираджа извлек свои пальцы, как уставился на обагрившие их сгустки крови. Псатма Наннафери свернулась, как избалованная кошка, на своей кушетке, глаза ее наполнились дремотой.
– Вложи их в его раны… – проговорила она, томно вздохнув. Глаза ее уже закрывались.
– Дай.
Фанайал стоял, как стоит человек, лишившийся опоры на вершине горы… ненадежный, потрясенный; наконец он повернулся к последнему кишаурим.
И Маловеби бежал… бежал, забрызгав свои одежды ниже пояса. Он мчался по стану, прячась в тенях, стыдясь всего, что могло попасться ему на пути. Оказавшись в укромном сумраке собственного шатра, он сбросил свои причудливые облачения и остался стоять, обнаженный, окруженный облаком собственной вони. А потом даже не заметил, как лег и заснул.
Проснувшись, он обнаружил, что его указательный и средний пальцы окрашены в яркий вишневый цвет.
Дураком он не был. Он немногое знал про Жуткую Матерь Рождения, но прекрасно понимал, какие опасности ждут впереди. Он был из тех, кого в его народе звали «вайро», взятые Богами. Согласно Кубюру, древнейшему преданию его народа, бедствия, что окружали вайро, были лишь следствием прихотей Сотни. Однако Мбимайю располагали более тонким и страшным объяснением. Если люди обречены вечно трудиться, вечно копить результаты собственного труда в надежде на молитвы потомков, Боги находятся за гранью самой возможности индивидуального поступка. Сущность их плоти образовывало ничто иное, как прохождение самих событий. Они правили миром, даруя награды, но в куда большей степени подгоняя его катастрофами – войнами, голодом, землетрясениями, потопами.
Вайро были их руками, священными и ужасными одновременно.
Вот почему тех, в ком узнавали вайро, часто изгоняли в глушь. Когда ему было всего девять лет, Маловеби наткнулся в лесу возле дедова поместья на труп женщины, прижавшейся к стволу высокого кипариса. Останки ее высохли – в том году свирепствовала жара, – однако связки трупа не распались, что вкупе с одеждой придавало усопшей жуткий облик. Ее окружала трава, ростки пробивались и сквозь высохшую плоть. Дед тогда велел не касаться ее, указал ему на труп и молвил:
– Смотри: ни один зверь не тронул ее. – И поделился мудрым знанием: – Она вайро.
A теперь он и сам сделался вайро, проклятым.
И если он и вернулся без приглашения в шатер падираджи, то потому лишь, что, по сути дела, никогда и не оставлял его…
Шли дни. Меппа поправлялся. Фанайал без вреда для себя – в той же мере, как и он сам, – пережил ту жуткую ночь. Маловеби скрывался в своей палатке, разыскивая в недрах души какое-то решение, проклиная Блудницу-судьбу и Ликаро, – причем последнего много больше, чем первую. Позы Ликаро, раболепство Ликаро и более всего его обман, навлекшие на Маловеби это несчастье!
