И они потерялись среди потерянных душ.
Четверо нелюдей влекли его сквозь таинственную бездну: двое держали шест, к которому были привязаны его руки, еще двое шли впереди. Более всего они напоминали собой жестокие, неуловимые тени – дым для глаз, но камень для рук. Ритм их шагов не изменялся, пытался ли Сорвил угнаться за ними или же повисал на шесте, а его обмякшие ноги скребли по каменному полу. Огоньки ниточкой бусин убегали в выстроившуюся вдоль их линии тьму – глазки, понял он, волшебные фонари нелюдей. Залы и галереи стискивали его грудную клетку, указывая на чудовищную глубину. Резные изображения отталкивали, каждый случайный взгляд открывал мертвое шествие за мертвым шествием, застывшие в древней манере фигуры, лики злобные и бесстрастные.
Что-то было не так. Ноги его сделались чем-то второстепенным, предметы слишком скользкими, чтобы их можно было удержать. Глаза его более не моргали. И бо́льшую часть стражи он потратил на то, чтобы понять, дышит ли он.
Дышит ли?
Он как будто бы многое знал теперь, хотя не мог даже начать думать без того, чтобы мысли его немедленно не перепутались. Он знал, что, как и опасалась Серва, солнце нелюдей окончательно закатилось, знал, что они изжили всю отпущенную им долю здравомыслия. Он знал, что они поставили свои судьбы против дома Анасуримборов.
Знал, что где-то там, в недрах, они истязают Серву и Моэнгхуса.
Громкий и надломленный голос воззвал из черноты оставшегося по правую руку портала.
– П-проснись… прошу, проснись!
Они свернули на еще одну подземную дорогу – в колоссальную парадную галерею, своды которой подпирали колонны. Сорвил впервые осознал полное отсутствие запахов. Впереди поднимался портал, монументальные врата были окружены резным бестиарием. У подножия ближайшей колонны расположился страж, подобно всем прочим, облаченный в длинную, сложного плетения кольчугу из нимиля; неподвижный, только голова его поворачивалась из стороны в сторону, когда, касаясь подбородком доспеха, он бормотал, а по скальпу его перебегали огоньки.
– Скажи мне, о любовь моя… как может быть, чтобы цветок…
Они миновали мрачный и узкий оборонительный коридор. Тьма переходов отступила, и они оказались на балконе, кованном из черного железа и охватывающем поперечник колоссальной шарообразной каверны, чертога достаточно просторного, чтобы вместить целиком Цитадель Черных Стен.
Сорвил понял, что стоит в Ораториуме, или Чашевидном Чертоге, легендарном приемном зале, ставшем бастионом, который Ниль’гиккас воздвиг, сражаясь с безумием и забвением. Дюжина глазков светила, расположившись в различных точках внутреннего экватора, распространяя призрачные, отчасти перекрывающиеся сферы освещенности. Железная платформа, длинная и широкая, словно палуба боевого корабля, была подвешена на узорчатом кронштейне. Стоя на ее решетчатом полу, несколько дюжин ишроев, бледных и безволосых, как мраморные шары, нагих под великолепными нимилевыми кольчугами, наблюдали за Сорвилом. Однако все внимание ошеломленного юноши захватил приближавшийся Высокий Челн, знаменитый парящий престол короля нелюдей.
На его глазах корабль пересек пустынную сердцевину Чашевидного Чертога, чуть поворачиваясь, словно под легким ветерком. Размером он был примерно с речной ял, позолоченный двойник платформы Ораториума. Герб Горы, священная Печать Вечности, разделяла его пополам огромной монетой, усыпанной образами и изображениями покоившегося над Чернокованным Престолом легендарного трона Иштеребинта.
Высокий Челн спускался, как бы разворачиваясь на невидимом винте, открывая взгляду фигуру, окруженную целым извержением рогов и перьев, образующих Чернокованый Престол. И молодой король Уединенного города узрел Ниль’гиккаса, великого короля Горы, облаченного в буквально стекавшие с него золотые чешуи и рассматривавшего его, Сорвила, с неподвижностью мраморного изваяния.
Юноша отвечал столь же пристальным взглядом, онемев от внезапного понимания…
Сокращая расстояние меж собой и Ораториумом, Челн замедлял ход. Воздух царапнул короткий лязг незаметных стыковочных устройств. Решетчатый пол дрогнул под ногами.
Нелюдь на Чернокованом Престоле… Сорвил непонятным для себя самого образом понял, что перед ним не Ниль’гиккас. Но каким путем пришло к нему подобное знание, если все окружавшие его нелюди полностью неотличимы друг от друга – да и от шранков тоже?
Ишрои и его конвоиры единым движением поклонились, коснувшись лицами колен. Оставленный стоять сам по себе, Сорвил невольно затрепетал, обнаружив, что узнает многих из числа блистательных придворных. Сиятельного Килкуликкаса, прозванного за свою удивительную удачу Владыкой Лебедей. Облаченного в алую броню Суйяра-нина, Изгнанника, лишенного подобающего сыну Сиоля наследия. Ку’мимирала, Обагренного Драконом, также именуемого Хромым Господином…
Но как? Как может он знать эти души, души нечеловеческие и вовсе не известные ему?
Он повернулся, чтобы посмотреть на короля нелюдей, стоявшего теперь перед Печатью и троном, словно омытого блистающим золотом, и понял, что знает и его.
Нин’килджирас, сын Нинара, сына Нин’джанджина.
Откуда вообще он мог знать этого нелюдя?
Не говоря уже о том, чтобы ненавидеть его.
– Мы – меркнущий свет, – начал король нелюдей ритуальное приветствие, – темнеющей души…
Взволнованный чувствами, навеянными узнаванием Нин’килджираса, Сорвил взглянул на тексты и изображения, врезанные в стены Чашевидного Чертога… и испытал потрясение. Он мог читать текст и узнавал образы.
– Идущие путями подземными…
Нин’килджирас взял черную чашу, установленную на пьедестале справа от Чернокованого Престола. Высоко поднял ее, проливая струйки жидкости, слишком вязкой, чтобы быть водой, и, обратившись к согнувшимся в поклоне придворным, окатил себя сверкающим маслом. Переливающаяся жидкость закрыла его лицо, потекла струями вдоль швов золотого хауберка.
– Взыскующие мудрости…
Тут Сорвил впервые заметил у подножия безумного трона съежившегося под грозными металлическими шипами, маленького и голенького ребенка-эмвама, озирающегося вокруг тем самым, исполненным ужаса взглядом, который пробудил в душе юноши такое отвращение у врат Иштеребинта.
– Ненавидящие Небеса…
Голос его возвысился, на один удар сердца оставаясь в одиночестве, но тут же к нему присоединились голоса ишроев.
– СЫНЫ ПЕРВОГО УТРА…
В раскатистом унисоне:
– СИРОТЫ ПОСЛЕДНЕГО СВЕТА.
Король нелюдей рассеянно взмахнул рукой, разбрызгивая веером капли, и возвратился на Чернокованый Престол, контраст с которым преобразил его в нечто ирреальное. Нелюди, увлекшие Сорвила в недра Горы, теперь заставили юношу принять вертикальное положение, а потом толкнули к ногам блистающей золотом фигуры. Дитя-эмвама отскочило испуганной кошкой и съежилось неподалеку.
