– Мне надоело выслушивать твои деликатные словеса в то время когда мы – мы! – живем в таком страхе перед Адом, что готовы сами впустить его в себя, будучи скорлупками – скорлупками! – в море бушующего безумия. Мы! Мы – оплот! И поэтому мы рушимся! Почему же ты стал таким изнеженным? Освобожден от военных обязанностей своей родни? Своего племени? Избавлен, насколько это вообще возможно, от нашего общего проклятия?
Мгновение тишины, отягощенной нечеловеческими размышлениями.
– Я лишен твоей славы и твоего уважения, – кротким тоном ответил Ойнарал Последний Сын. – Это верно. Однако никто не может быть избавлен от твоей предательской крови, сын Вири.
Некая доля решительности появилась в глазах Нин’килджираса, и Сорвил понял не просто оскорбительность этих слов, но и связанные с ними тонкости. Король нелюдей был внуком Нин’джанджина.
Ниль’гиккаса уже нет среди живых. И остатки Иштеребинта поделены надвое.
– Подобные речи еще недавно карались смертью, – произнес Нин’килджирас голосом, подобным удавке.
Ойнарал только фыркнул.
– Похоже, мы стареем быстрее своих намерений.
– Ты будешь соглашаться со мной так, как соглашался с моим кузеном! – завопил охваченный яростью Нин’килджирас. – Ты! Будешь! Соглашаться! Ты будешь считаться с моим священным саном, ибо он восходит к крови рода высочайшего и глубочайшего, рода королей! Я! Я в этом доме последний сын Тсоноса, и только потомки Тсоноса имеют право властвовать! – Он взмахнул рукой в жесте одновременно чуждом и знакомом, разбрызгивая масло по решетчатому полу. – Только я потомок Имиморула!
– Тогда, наверное, – кротко промолвил Ойнарал, – Каноны Усопших полезны лишь мертвецам.
– Святотатство! – зашелся в крике король нелюдей. – Святотатство!
Голос его со скрежетом ударял в словно подвешенные в воздухе стены Чашевидного Чертога. Сорвил сперва решил, что этот приступ ярости сулит скорую кончину нелюдю по имени Ойнарал Последний Сын, однако возбужденное, затравленное выражение на лице короля немедленно уверило его в обратном. Его конвоир не столько рисковал, сколько провоцировал короля, понял Сорвил. Ойнарал не оскорблял, но демонстрировал…
И Скорбь пожирала Нин’килджираса прямо перед их глазами.
– Никто не оспаривает твоих прав, Тсонос, – заявил владыка Килкуликкас, делая шаг вперед и одновременно бросая хмурый взгляд на Ойнарала – хмурый, но лишенный гнева. Возвысившись над Сорвилом, он стал перед Последним Сыном, блистая нимилевым хауберком, великолепным рядом с нечестивым золотом Нин’килджираса – соггомантовым хауберком, вдруг понял молодой человек. Многое, ох, многое промелькнуло в этом коротком, разделенном обоими взгляде. Квуйя опустил белую ладонь на плечо Ойнаралу, буквально заставив того пасть на колени.
И все, кто был в железном Ораториуме, присоединились к этому поклону, соединив за спиной пальцы рук.
– Д-да, – промолвил Нин’килджирас, смущенно хмурясь. – Все мы – один дом! И не лучше ли закончить на этом высоком чувстве?
– Однако вопрос об этом смертном и о Плодородии так и остался нерешенным, – напомнил ему Килкуликкас.
Нин’килджирас искоса глянул на Владыку Лебедей, нахмурился, словно речь шла о каких-то пустяках. И с нетерпением отмахнулся от попытавшегося вмешаться Харапиора.
– Ах, ну да, да, да… – отозвался король с легким раздражением.
И Сорвил понял, что король нелюдей не может вспомнить и пытается скрыть этот факт за пренебрежением к деталям.
– Так, значит, мы договорились? – уточнил Килкуликкас.
– Да… конечно.
Блистательный квуйя выпрямился, кивнув как бы в знак согласия:
– O Тсонос, мудрость твоя всегда служит нам путеводной звездой. Если война отменяет Ниом, как следует нам обойтись с этим сыном рода людского? Как защитить нам свою Гору от гнева Сотни?
Все это время Ойнарал упорно рассматривал пол под своими ногами. Сорвил не мог не заметить, что тяжелая, белая ладонь Килкуликкаса на его плече явно свидетельствует о поддержке и одобрении.
– Да! Да! Благословен он, гость Иштеребинта, – объявил Нин’килджирас. – Человеческий король, избранный Богом враг нашего врага! Не будем чинить ему никаких неудобств.
Сорвил едва не фыркнул, учитывая то, что руки его оставались привязанными к шесту за его спиной.
Владыка Лебедей просиял в деланом восхищении; шелковая перевязь кровавым перекрестьем охватывала его кольчугу. Огоньки заиграли на нимилевой броне, распадаясь на тысячи мелких лебяжьих фигурок.
– Как ты мудр, Тсонос. Но ему, конечно же, потребуется сику…
Почему же ему кажется, что он горит в каком-то незримом и неведомом месте?
Что сделали с ним эти твари?
Сорвил следил за тем, как алебастровые уста Харапиора вкладывали в ухо Нин’килджираса один за другим неслышные – и зловещие, в этом невозможно было усомниться, – факты. Впрочем, понятно, что Чашевидный Чертог не так уж отличается от дворов человеческих королей и его раздирают конфликты и интриги подземного королевства, борьба за влияние и власть. Ойнарал не посчитался с необходимостью поддержать и так преувеличенный авторитет, но постарался подчеркнуть некомпетентность своего короля – как раб ставки, много превосходящей ту единственную монету, которой можно считать его жизнь. Поддержка со стороны владыки Килкуликкаса подтверждала наличие заговора.
И вся его надежда спасти Серву, осознал молодой человек, может исполниться только с помощью этих двоих нелюдей.
Бескровный, как гриб, король нелюдей восседал на Черно-кованом Престоле, глядя, как перерезают путы Сорвила. Молодой человек поднялся на ноги с прежним ощущением потери ориентации, опробуя суставы, приводя в чувство ладони. Собравшиеся ишрои и квуйя без всякого стеснения наблюдали за ним, черные глаза их поблескивали, непристойные доспехи искрились в магическом свете. Нотку безумия зрелищу добавляла полная схожесть их лиц. Тем не менее Сорвил обнаружил, что сумел узнать и остальных: Випполя Старшего, еще одного из числа бежавших из Сиоля и самого одаренного среди живущих куйя; Моймориккаса, долгое время именовавшегося Пожирателем Земли благодаря своей зачарованной дубине, что звалась Гмимира, прославленной Могильщице, выбивавшей саму почву из-под ног врага. Узнал он и других, причем с уверенностью, хотя из-за бледности и красоты они выглядели совершенно одинаковыми, а не просто похожими друг на друга. И в то самое время, когда одна часть его души распознавала отдельные личности, другая настаивала на том, что он имеет дело всего лишь с неведомой ему прежде породой шранков – созданной не по подобию обезьян или псов, но как здоровые и крепкие, хоть и искаженные люди.
С точки зрения сына Сакарпа – никак не менее чем подлинного сына Приграничья, – они не могли быть никем иным.
Блистательное собрание без малейшего предупреждения опустилось на одно колено.
– Наш дом обнимает тебя, Сорвил, сын Харвила, – провозгласил в унисон хор голосов.
