Удушье. Расшитые памятью веков стены поплыли в непроглядную тьму. Он смутно ощутил, что снова падает на колени…
Ойнарал Последний Сын стоял перед ним, глаза его были полны сочувствия.
– Ты не должен плакать, сын Харвила. Амиолас скорее умрет, чем заплачет.
Но… но…
– На твоей голове тюрьма, человечек, хитрая тюрьма, созданная для одной из самых гордых, самых безрассудных душ, известных истории моего народа. Иммириккас, сын Синиал’джина, прозванный Подстрекателем, Мятежником и Всепрезирающим, великий муж среди инджорских ишроев. Куйяра Кинмои приговорил его к смерти во время нашей усобицы с Подлыми – но Ниль’гиккас смягчил приговор. Не было среди нас никого безрассуднее, чем он, сын Харвила. И если не считать инхороев, никого не наказывал он с такой жестокостью, как себя самого.
Волчок головокружения вернулся, вовлекая его в свое жуткое вращение. Оглянувшись из поглощающей его тьмы, юноша увидел, что и Ойнарал Последний Сын, как пролитое молоко, втягивается в нее.
– Я!.. – выкрикнул Сорвил.
Я должен…
Харапиор не мог заставить себя заткнуть ей рот кляпом. Она пела так, как однажды пела его жена, лежа среди раскиданных подушек, пела о любви и печали голосом, подобным облаченному в свет дыханию, похожим на щекотку и даже не собирающимся изображать сон.
Она пела ему, нагому и слабому.
Анасуримбор Серва была слишком реальна, чтобы страдать, как он. Тень его маячила на горизонте того, чего она желала, и трудилась напрасно, ибо он полагал ее тело своим орудием, тем рычагом, которым можно будет перевернуть ее душу. Однако он не мог обнаружить кожу этой девушки, дабы пронзить ее, не мог обнаружить ее потребности, дабы заставить нуждаться, не мог найти даже взгляда, дабы затмить его. Он не мог нащупать даже пути, ведущего к ней! Тело ее, скованное цепями, находилось перед ним, но ее саму он нигде не мог найти.
Слова ее песен едкой капелью падали на его сердце.
Певучим было ее сердце,
Бурной была душа ее,
Луной над шелком и над морем…
Песнь ее обращалась не к нему, но к тому, из чего он был сложен. Она пела о мечущихся глазах, о дрожащей руке, о стиснутых губах. Она обращалась к ним. И они внимали, извиваясь, как ленивые водоросли.
И расцветали.
Он разжег ее, как огонь,
Низвел, словно снег,
Лег щекою к ее щеке,
Рядом, но не прикасаясь губами,
Ибо даже самый окаменевший среди нелюдей давно рассыпался известью и песком.
Соединяя два дыхания во вдохе,
Она отмеряла свой голос кувшинами, обращаясь к уже размокшему.
Она вскопала своей мотыгой его землю и глубоко посадила в нее свое семя.
Глава восьмая
Ишуаль
Каким бы ни было сегодняшнее безумие, завтрашний день обязательно подаст ему руку.
Нильнамешская поговорка
Лучше ослепнуть в аду, чем быть безголосым на Небесах.
Заратин, Оправдание Тайных Наук
Начало осени, 20 год Новой империи (4132 год Бивня), руины Ишуали
Еще один сон, извлеченный из ножен.
Море поднимается, душит, лишает сознания. Трескается земля, сокрушая наши кости. Горят леса, запирая дымом крик в наших гортанях.
Люди рождаются только для мелких дел, и когда случается великое, исключительное, запредельное, они впадают в ступор и трепещут, являя свое ничтожество. Даже желание молиться покидает их, оставляя с раскрытым ртом взирать на убийственное величие.
Нет-нет-нет-нет-нет…
Друз Ахкеймион стоял, вглядываясь вдаль, глаза его жгло от невозможности моргнуть. Стыд приковывал его к месту, ужас, которому не было равных. Он стоял, пригвожденный к себе самому, к совершенным им предательствам, к невыполненным обетам. Эленеотские поля уходили вдаль под черными небесами, нависшими над морем разящих рук, полным блеска бронзовых мечей и брони. Адепты Сохонка, милостью своей даруя спасение, ограждали войско от извилистого полета драконов. Гностические огни прочерчивали высоты под облачным пологом. Враку с визгом падали из черноты, исторгая ослепительные огненные гейзеры. Шранки кишащей толпой напирали на стену щитов куниюрцев, не следуя, однако, прежней равнодушной природе, а с новой изобретательностью, расставаясь со своими жизнями с присущим насекомым безразличием, возводя из собственных трупов скаты и выступы и пытаясь проникнуть по ним в редеющие ряды людей. Башраги метали тела, как тряпье и лохмотья.
Куда бы ни глянул старый волшебник, повсюду несчастье жалило его очи. Люди падали, старались зажать вспоротые животы, собирались группами, кричали, обороняясь. Паникуя, бежали целыми рядами, толпами, зачастую валясь лицами прямо в дерн, уступая преследующему их белокожему натиску, ощетинившемуся мечами и копьями. Падали штандарты, хоругви, выделявшие кланы среди племен и племена среди народов. Гибли рыцари-вожди: гордый владыка Амакунир, мудрый князь Веодва. Мощь и слава высоких норсираев, их надменная роскошь повсюду рушилась, оттеснялась и обращалась в бегство.
А над горизонтом черными, жирными клубами поднимался ревущий Вихрь… Мог-Фарау. Цурумах.
Возглашавший, гремящий тысячью тысяч глоток, связывающий крики единою волею во всеобщий хор, еще более непристойный в своей необъяснимости.
– СКАЖИ МНЕ…
Рыдание протиснулось сквозь зубы короля королей. Происходило именно то,
– ЧТО ТЫ ВИДИШЬ?
Что предрекал Сесватха.
Анасуримбор Кельмомас II, Белый владыка Трайсе, последний король королей куниюрских, пошатнулся, словно от тяжести нанесенного ему удара.
Ахкеймион пал на колени.
– ЧТО Я ЕСТЬ?
Окруженный шумом битвы, он слышал за своей спиной злобные выкрики, ошеломленные возгласы, призывы к бегству ради спасения короля королей.
– Мы потеряли Эленеотские поля! – прогремел за его спиной чей-то голос. – Потеряли! Все потеряно!
Кто-то схватил его за плечо, попытался увести назад, прочь от жуткой судьбы. Сбросив чужую ладонь, он рванулся в сторону побоища.
Сделать что-либо уже нельзя, оставалось только умереть.
Он был наделен душой героя. И много раз он скакал впереди своей королевской дружины, заметив слабое место в рядах противника, намереваясь опрокинуть дрогнувшего врага.
Но в свершавшемся ныне не было ничего героического.
Потоки ударившихся в бегство людей невозможно было развернуть в обратную сторону, столь великая паника охватила их. Они представляли собой лишь человеческий гребень, венчавший волну всякой нелюди, натиск неисчислимых рыбокожих тварей, на чьих лицах лежала печать восторга и ярости. Первый из его собственных родичей промчался мимо короля королей без щита и оружия, пытаясь на бегу избавиться от пластинчатого хауберка. Бегущие позади него исчезали под рубящим и колющим валом.
