Не останавливаясь, Анасуримбор Кельмомас метнул первый дротик в злобный поток, обнажил свой великий зачарованный меч Глимир и в одиночестве встал перед набегавшей волной.
И там, куда ударял, прославленный клинок не столько разрубал плоть, сколько пронзал ее, рассекая мясо и блестящие шкуры, словно облачка дыма. Снова и снова выкрикивал король королей имя своего возлюбленного сына. Снова и снова вкладывал свое сердце в замах Глимира. Шранки падали как скошенные, разливая лужи нечистот, и разваливались на груды дергающихся членов. Земля вокруг дрожала и ходила ходуном. И какое-то мгновение даже казалось, что он остановил нечеловеческий натиск, развернул хотя бы собственную судьбу, если не судьбы своих людей. Шранки замирали, валились на землю, распадались на части, словно гнилые плоды. Последний король королей усмехнулся простоте, чистоте и тщетности собственного поступка.
Так он и умер. Так! Так! До последнего мгновения оставаясь благочестивым сыном Гильгаоала.
Это произошло, как всегда, слишком быстро, чтобы можно было что-то понять. Из-за спин павших появился вождь шранков, над Глимиром вознесся молот, обрушился, и подогнулись колени…
Шлем слетел с его головы. Анасуримбор Кельмомас рухнул среди мертвецов, еще не лишившись чувств, но ощущая все вокруг с некоторым опозданием. Он замечал устремленным к краю небытия взглядом, как росчерки пылающего света перехватили второй удар вождя шранков, превратив эту тварь в дергающуюся визжащую тень. Король королей услышал бормотание гностических заклинаний и вновь зазвучавший боевой клич рыцарей Трайсе: «Жизнь и Свет!»
И Вихрь.
– ЧТО…
Игра линий и пятен, тени людей, раскаленный цвет глубин.
– Я…
Руки подхватили его под мышки, и он вознесся над грязью и суетой.
– ЕСТЬ…
Вкус золы и крови на губах.
Лик Сесватхи заплясал в уголках неба, суровый, полный ужаса, осунувшийся, утомленный.
Его уносили в безопасное место – он понимал это и скорбел.
– Оставь меня, – выдохнул Ахкеймион, и хотя глаза его смотрели вверх, на старого друга, они каким-то образом видели то, что окружало его, что находилось позади.
– Нет, – ответил Сесватха. – Если ты умрешь, Кельмомас, все будет потеряно.
Как странны они, последние мгновения, проведенные в этом мире. Такие тривиальные, такие мелкие… Даже его друг, прославленный великий магистр Сохонка, нелепо курносый при длинном лице и бороде юнца, редкой, но белой, как у отшельника, казался обманщиком, дураком-бардом, разодевшимся, дабы посмеяться над могуществом и чопорностью своих покровителей.
СКАЖИ МНЕ.
Далекий стон труб присоединился к грому Вихря.
Кельмомас улыбнулся сквозь кровь:
– Ты видишь солнце? Ты видишь его свет, Сесватха?
– Солнце садится, – ответил великий магистр.
– Да! Да. Тьма Не-Бога невсеобъемлюща. Боги еще видят нас, дорогой друг. Они далеки, но я слышу топот их коней по тверди небесной. Я слышу, как они обращаются ко мне.
– Ты не можешь умереть, Кельмомас! Ты не должен умирать!
Ахкеймион внимал этим словам, слышал неслышимое… дыхание непроизнесенных слов.
Отважный король…
– Они обращаются ко мне. Они говорят, что мой конец не станет концом всего мира. Они говорят, что это бремя ляжет на другие плечи. На твои плечи, Сесватха.
– Нет, – прошептал великий магистр.
И с треском разомкнулись небеса, облака пали к земле и унеслись прочь, словно дымок над чашей с благовониями. Свет пролился на землю, выбеляющий, ослепительный, оставляющий за своей гранью окружающий хаос битвы.
Проливающийся сквозь…
– Солнце! Ты видишь солнце? Ощущаешь его прикосновение к своей щеке? Какие откровения таятся в простых вещах. Я вижу! Я четко и ясно вижу, каким бестолковым и упрямым дураком был…
Ибо перед ним разворачивался столь же очевидный, как солнце, список совершенных им глупостей, тысяча оставшихся незамеченными прозрений, откровений, воспринятых как заблуждение. Прочтя его, Кельмомас схватился за тень руки великого магистра.
– И более всех я был несправедлив к тебе. Способен ли ты простить меня? Можешь ли извинить старого дурака?
Сесватха склонил чело к королевским перстам, поцеловал бесчувственные пальцы.
– Мне нечего прощать, Кельмомас. Ты многое потерял, многое выстрадал.
Слезы выплеснулись в светлый мир.
– Мой сын… Как, по-твоему, он там, Сесватха? Будет ли он приветствовать меня, своего отца?
– Да, – охрипшим голосом ответил Сесватха. – Как своего отца и своего короля.
И было в сей лжи такое утешение, такой полный забвения отдых, такая волна яростной отцовской гордости…
– Не рассказывал ли я тебе, – проговорил Ахкеймион, – о том, что сын мой однажды пробрался в глубочайшие недра Голготтерата?
– Да, – ответил, моргая, великий магистр школы Сохонк. – Рассказывал много раз, мой старый друг.
– Как мне не хватает его, Сесватха! – вскричал Ахкеймион, глаза его закатывались ко лбу. – Как хотелось бы мне вновь встать рядом с ним.
От парившего над головой блистающего облака отделился силуэт, фигура, полная величия и божественной славы.
– Я вижу его, вижу ясно, – воскликнул король королей. – Он выбрал солнце, чтобы служило ему боевым конем, и едет сейчас среди нас. Я вижу его! Он мчится галопом по сердцам наших людей, пробуждая в них чудо и ярость!
– Гильгаоала, Царь Войны, приди к нему и забери… Приди и спаси, вопреки всему.
– Тише… Береги свои силы, мой король. Лекари уже близко.
Глаза явившегося Бога наполняла ярость, кудри его были, что воинствующие народы, и зубы блистали, как отточенные клинки. Корона сверкала на его высоком челе, четыре золотых рога в руках четырех прекрасных девиц – трофеев войны. Кости и трупы скрывались в морщинах его сурового лика. A плащ его курился дымом подожженных полей.
Гильгаоал, Жуткий Отец Смерти, Берущий без возврата.
Отважный, увечный король.
Он не столько летел к королю королей, сколько рос, становясь все больше и больше, увеличиваясь, и наконец закрыл собою Вихрь, заслонил все. Пламя гасло и вспыхивало на четырех рогах его венца, струи огня взметались к небу и растворялись в нем. Он распростер руки, и вот… Человек возник между раздвинутых ладоней, новый человек, сияющий, как церемониальный нож. Норсирай, хотя борода его была подстрижена и заплетена по обычаю Шира и Киранеи. Странными были его одеяния, оружие его и броня поблескивали металлами нелюдей. Две отрубленные головы свисали с его пояса.
Узри сына сотни отцов…
Узри окончание мира…
