– Он говорит… говорит такие приятные вещи, чтобы утешить меня. Он говорит, что один от моего семени вернется, Сесватха – Анасуримбор вернется…
Конвульсивный кашель сотряс тело короля королей, и старый волшебник ощутил освободившиеся в его теле сгустки. Кровавая пена прихлынула к небу. Следующий вздох показался ему дымом горящей травы. А потом наконец явилась из своего укрытия тьма и хлынула со всех сторон в его жизнь, в его глаза.
– И в конце…
Друз Ахкеймион пробудился от собственного крика.
Друз Ахкеймион – существо нежное. Хотя Мимара и любит его за это, она все равно отшатывается, когда он просыпается в слезах. Если тяжелая жизнь пробуждает в некоторых склонность расплакаться от обычных воспоминаний, других она наделяет любопытной способностью противостоять всякому страданию. Так у рабов, работающих углежогами, кожа перестает ощущать прикосновения огня и углей, не чувствует более касания пламени.
– Я видел та… – начинает он, но умолкает, поперхнувшись утренней мокротой. И смотрит на Мимару, ощущая дурацкую потребность поделиться.
Она отворачивается, бесстрастная. Она знакома с жестокостью его снов – и знает их не хуже любого из тех, кто не является адептом Завета. И все равно не может заставить себя спросить, в чем дело, не говоря уже о том, чтобы утешить колдуна.
Часть ее души забыла, как это делается. Часть, вершащая суд.
И посему, пока он берет себя в руки, она рассматривает горные склоны, с деланым любопытством изучая высокие каменные обрывы. Дуниане следят за ними из укрытий в ближайших руинах, два лица на периферии взгляда лишают ее покоя своим безмолвным присутствием.
Она наконец поверила в то, на чем всегда настаивал Ахкеймион. Она знает, что дуниане видят душу человека за выражением лица точно так же, как архитектор видит душу величественного строения за его фасадом. Она знает, что они различают ее ненависть, ее убийственные намерения и что каждое произнесенное ею слово на какую-то малость подвигает их к власти над ней.
Это ее не смущает и даже не беспокоит. Всякая хитрость нечестива: они не могут ничего сделать, кроме как обнажить свои души перед Оком Судии. Но и когда молчало Око, она обмерла при виде зла, нависающего над матерями-китихами. Ничто не могло рассеять лютую тень, оставившую свой отпечаток на ее сердце. И пусть она не видит, ненависть все равно остается.
Вопрос заключался в Ахкеймионе. Что сделает с ним это безмолвное присутствие? Настолько ли ожесточилось его сердце?
Или же долгие труды подточили его силы?
Не слишком ли жестко я обращаюсь с ним, малыш?
Небо за вершинами гор на востоке уже превратилось в светоносное серебряное блюдо, однако мир остается мрачным и холодным. Старый волшебник сидит еще какое-то время, голова его свешивается на грудь, волосы неровными прядями опускаются на колени. Он то и дело всхлипывает – значит, плачет. Ей стыдно за него. А какая-то обитающая в ее душе мелкая дрянь еще и насмешничает. Никогда раньше он не приходил в себя так долго.
Она ждет, пытаясь стереть с лица раздражение и нетерпение. И не замечает, что ладони ее сами собой охватывают низ живота – оставаясь там, где им и следует быть.
Как? – пытается понять она. Как может она убедить его оставаться таким жестким, каким он обязан быть? Таким сильным, каким он нужен ей.
– Я видел сон… – наконец начинает он хриплым от мокроты голосом. Вздрагивает, словно она взглядом швырнула в него что-то острое, затем умолкает, даже не посмотрев в сторону дуниан. – Мне приснились… древние времена, – продолжает он с еще большей решимостью. Взгляд его обращается внутрь, становится еще более изнуренным, еще более отягощенным. – Я почти забыл все это. Видения, запахи, звуки… все, что исчезает после пробуждения… – Облизнув губы, он уставился на тыльную сторону своей корявой старческой ладони. Это еще одна его слабость: потребность объяснять свои слабости. – Все, кроме страстей.
Наконец она отвечает:
– Тебе опять снился Первый Апокалипсис?
– Да, – соглашается он, переходя на шепот.
– И ты снова видел себя Сесватхой?
При этих словах он задирает подбородок.
– Нет… нет… Я был Кельмомасом! Мне снилось его пророчество.
Она смотрит на него ровным, выжидающим взглядом.
Нет. Твой отец не безумен. Просто его речи кажутся безумными – даже ему самому!
– Знаю… – начинает он и умолкает, чтобы протереть глаза, несмотря на то что пальцы его грязны. – Я знаю. Знаю, что мы должны сделать…
– Что же это такое?
Он оттопыривает губу.
– Око…
Почему-то это не пугает ее.
– И что же?
Какое-то время он внимательно изучает ее, или скорее себя самого.
– Мы должны продолжать свой путь на север, добраться до Великой Ордалии… – Он умолкает, чтобы вздохнуть. – Ты должна посмотреть на него. – Ты должна… должна посмотреть на Келлхуса Оком.
Он говорит просительным тоном, словно умоляет ее принести еще одну безумную жертву. Но в голосе его присутствует и окончательная усталость, свидетельствующая о том, что, невзирая на упрямство и глупость, он наконец пришел к очевидному решению.
– Чего ради? – спрашивает она тоном более отрывистым, чем ей хотелось бы. – Чтобы увидеть то, что я и так знаю?
Хмурый взгляд изумленных глаз.
– Знаешь что?
Самонадеянность не ускользает от ее внимания. Так долго сомневаться в собственных словах, в собственной миссии, а потом вдруг разом увидеть ее с такой ясностью, на какую он даже не мог надеяться – для того лишь, чтобы обнаружить, что она не верит в него.
Она вздыхает.
– Знаю, что аспект-император есть зло.
Идиллический горный ветерок подхватил эти слова. Старый колдун открыл рот от изумления.
– Но как ты могла… как ты могла узнать подобное?
Она поворачивается к сидящим над ними дунианам, смело смотрит на них. Оба отвечают ей таким же взглядом, сохраняя полную неподвижность.
– Потому что он – дунианин.
Она видит, что старый волшебник глядит на нее, озадаченный и встревоженный.
– Нет, Мимара, – говорит он, основательно помолчав. – Нет. Он был дунианином.
Эти слова внезапно рождают в ней удивительный гнев. Почему? Почему он всегда – всегда! – расстается с монетой своих сомнений? А их у него столько, что Акка мог бы озолотить весь мир, при этом не обеднев.
Она поворачивается к нему с притворным гневом.
– Нам не обогнать их – таких, какие они есть, Акка.
– Мимара, – говорит он тоном наставника и учителя. – Ты путаешь действия и сущности.
– Грех использовать других!
