Стать самодвижущей душой.
И свободной.
Однако Визжащим и Поющим не было дела до их учения – они добивались только их смерти.
– Почему они ненавидят нас? – не в первый уже раз спросил мальчик. – Почему все вокруг стремятся погубить нас?
– Потому что в своем заблуждении, – ответил Выживший, – мы сделались истиной, слишком ужасной для того, чтобы мир мог ее вынести.
Еще несколько лет братия сражалась в коридорах чертога Тысячи Тысяч Залов, погребенная во тьме и кровопролитии, руководствуясь слухом и осязанием, маскируя свой запах шкурами убитых врагов. Убивая. Словно на бойне…
– Но в чем истина? – настаивал мальчик.
– В том, что свобода определяется мерой предшествующей тьмы.
Он пал на них, как клыки дикого зверя, он бросил их истекать кровью на пыльном полу. Члены его, словно цепи, раздирали плоть невидимого врага. Ладони были как полные местью зубы. Он шагал меж их ярости, израненный и разящий. Кровь их была жиже крови его братьев, но сворачивалась быстрее. И на вкус отдавала скорее оловом, нежели медью.
– Они почитают себя свободными?
Вонь. Неразборчивые вопли. Конвульсии. Год за годом сражался он во чреве земли. Не было счета ранам. И вот цель его расточилась, превратившись в отчаяние.
– Лишь когда мы мертвы.
Он надломился – Выживший понимал это.
И сошел с ума, чтобы выжить.
Чертог Тысячи Тысяч Залов постепенно поглотил всех братьев, по одному отдавая их самоубийственной ненависти врагов. Все они, как один, сражались, полагаясь на умение и хитрость, накопленные за две тысячи лет. Однако никто не сомневался в печальном для них исходе сражения.
Дуниане были обречены.
Первыми пали юные и старые: достаточно было одной ошибки – столь незаметной стала грань между жизнью и смертью. Одни погибали в бою, обретая последний покой под грудами мертвецов. Бо́льшая часть умирала от заражения ран. Кое-кто даже не находил пути назад в лабиринте, несмотря на то что в молодые дни без труда справлялся с ним. Чудовищное колдовство Поющих, к примеру, сворачивало с установленных с математической точностью опор целые галереи. Братья не могли выйти к жизни и свету.
И умирали заживо погребенными.
Так уменьшалось число дуниан.
Однако Выжившему каким-то образом удалось уцелеть. Как бы ни заливала его кровь, он всегда сохранял силы. Какие бы разрушения ни окружали его, он всегда находил дорогу – и что более важно, никогда не оказывался закупоренным в какой-нибудь пещере. Он всегда одолевал, всегда возвращался и всегда заботился о ребенке, которого укрыл в глубинах.
Кормил его. Учил его. Прятал его. Вынюхивал тысячи опасностей, чтобы сохранить его жизнь. Он рисковал: позволял себе говорить с ним, чтобы уши мальчика не отвыкали слышать и понимать. Он даже завел светильник, чтобы глаза мальчика не забыли про свет.
Ему, наиболее обремененному, суждено было стать единственным выжившим.
Какое-то время поток Визжащих не иссякал, не прекращался натиск этих безумных и никчемных жизней. Новые и новые враги во все большем количестве наваливались на чертог, своим множеством преодолевая самые хитрые ловушки: скрытые ямы, подпертые потолки, обрывы над бездной.
Но потом столь же необъяснимо, как и любой поворот в этой войне, количество их резко пошло на убыль. На остатки можно было не обращать внимания, последние враги тупо скитались по лабиринту, пока голод и жажда не убивали их. Их становилось все меньше и меньше, и наконец стали попадаться только полуживые, едва пыхтевшие на полу.
Крик последнего из них показался Выжившему очень жалобным, в полном муки голосе звучали человеческие нотки.
А потом в чертоге Тысячи Тысяч Залов воцарилась тишина.
Полная тишина.
После этого Выживший и его мальчик бродили во тьме безо всякой опаски. Однако они не смели подниматься на поверхность даже по тем восходящим ходам, которые как будто остались незамеченными врагом. Слишком многие дуниане погибли подобным образом.
Они скитались, и мальчик рос здоровым, невзирая на подземную бледность.
Только когда исчерпалось последнее известное им хранилище припасов, они осмелились предпринять долгий подъем к поверхности и оставили свой подземный храм, свою освященную тюрьму.
Выбравшись, Выживший обнаружил, что все известное ему уничтожено, голая плешь Ишуали морщилась под чуждым солнцем. Впервые в своей жизни он стоял обнаженным, совершенно безоружным перед лицом неопределенного будущего. Он едва понимал, кто он такой, не говоря уже о том, что следует делать.
Мальчишка, с глупым видом уставившийся на мир, которого помнить не мог, споткнулся и пошатнулся от головокружения, настолько чуждо было ему открытое пространство.
– А это потолок? – воскликнул он, прищуриваясь на небо.
– Нет, – возразил Выживший, начиная понимать, что именно очевидное было величайшим врагом дуниан. – У мира нет потолка.
И опустив взгляд к своим обутым в сандалии ногам, наклонился, чтобы поднять зернышко, затерявшееся среди мусора. Семечко какого-то неизвестного ему дерева.
– Здесь только полы… такие огромные-огромные.
Земля для корней. Небо росткам, ветвящимся, длинным.
Цепляющимся.
Черным железным топором он повалил дерево, бывшее совсем тоненьким перед приходом Визжащих, чтобы сосчитать число лет их подземного заточения.
И узнать возраст своего сына.
Он, Выживший, был уже не таким, как прежде. Слишком многое у него отняли.
– И что мы будем делать теперь? – спросил мальчик после первого проведенного под солнцем дня.
– Ждать, – ответил он.
То, что случится потом, как он теперь знал, определяет то, что произошло раньше. Цель не иллюзия. Смысл – вот что реально.
– Ждать?
– Мир еще не закончил с Ишуалью.
И мальчик кивнул – с верой и пониманием. Он никогда не сомневался в Выжившем, хотя считался с тем, что в душе его обитает легкое безумие. Он не мог поступить иначе, ибо таков был визг, такова была беспощадная бойня.
Однажды он приказал мальчику не дышать, чтобы облака не напомнили о них врагам. В другой день, подобрав сотню камней, он прошелся по лесу и убил девяносто девять птиц.
Таких дней было много – ибо он не мог остановиться… не мог не убивать.
Он не был прежним.
Он стал семенем.
A теперь еще эти люди.
Они походили на дуниан, но не были ими.
Мальчик примчался к нему сразу же, как только заметил в долине старика с беременной женщиной. Вместе они наблюдали за их продвижением к Ишуали, следуя за облачком тишины, которую порождало в лесу их присутствие. Они смотрели, как пришельцы в растерянности бродили среди руин. И когда странная пара вошла в Верхние галереи, они приблизились, оставаясь на самом краю досягаемости их необъяснимого света. Не производя никакого шума, они тенью следовали за этой парой, украдкой подсматривая то, что им удавалось увидеть.
