– За прошедшие века облик полов изменился согласно их функции, – подвел он итог.
Мальчик смотрел на него… такой открытый, такой слабый по сравнению с тем, каким мог бы быть, но и непроницаемый, словно камень, по сравнению с парой пришедших извне людей.
– Так, значит, она похожа на первых матерей?
Единое, неторопливое движение век. Образ ветвей. И затихающий звук чавканья в темноте.
– Да.
Визжащие в конечном итоге стали отгрызать свои конечности и, пытаясь собственной плотью восполнить утрату жизненных сил, умирали в темных глубоких недрах чертога Тысячи Тысяч Залов.
Мимара пылает гневом. И откуда берется это желание спорить – то есть противоречить?
Многие годы она спорила не кулаками, но от кулаков. Каким бы пустячным ни было противостояние, она всегда сжимала кулаки так, что на ладонях оставались отпечатки ногтей. Издевка распространялась вверх от груди и шеи: первая каменела от негодования, вторая напрягалась от волнения. Насмешничали ее подбородок и губы – под глазами, готовыми пролиться потоком слез.
Но протест никогда не исходил, как теперь, от ее чрева.
От самой значимой основы.
– Скюльвенд… – начинает старый волшебник с таким видом, будто размышления позволили ему обнаружить какую-то умозрительную жемчужину. – Найюр урс Скиоата… настоящий отец Моэнгхуса. Он прошел вместе с Келлхусом половину Эарвы, однако не покорился ему. Но нам это не нужно! Не нужно, поскольку мы знаем, что имеем дело с дунианами!
– Скюльвенд, – фыркает она. Жалость проталкивается в первый ряд ее разбушевавшихся страстей. – И где он теперь, этот Найюр урс Скиоата?
Потрясенный взгляд. Ахкеймион привык видеть ее расторопной, проворной языком и быстрой умом. Да и как бы мог он не привыкнуть, отражая ее наскоки на всем их пути по просторам Эарвы? Однако, при всем своем уме, она никогда не обладала подлинной силой, не говоря уже о способности убеждать – руководствуясь одним только гневом.
– Мертв, – признает бывший адепт.
– Значит, знание природы этих существ не способно надежно помочь нам против них? – Она пользуется его же собственными аргументами, высказанными во время их первой встречи в Хунореале, когда он попытался убедить ее, что, понимает Мимара это или нет, она все равно шпион своего приемного отца.
– Нет, – соглашается старик.
– Тогда у нас не остается иного выбора!
Проклятая баба!
– Нет, Мимара… Нет!
Она замечает, что стискивает свой живот, насколько велик ее гнев.
– Но я видела их! Видела Оком, Акка! – Презрение, ярость, праведное негодование не принадлежат ей. Теперь истина правит всем.
Истина ее чрева.
– Я видела их Оком!
Какой выпад! Безжалостный. Столь же умный, сколь и жестокий. A теперь еще и кровожадный. Она кажется не ведающей угрызений совести девой-воительницей – в шеорском доспехе, поблескивающем под солнцем чешуйками.
Какая-то часть его, насмешливая и уязвленная, спросила: что же так исказило твое восприятие добра и зла? Однако мысли эти трудно было назвать искренними, они всего лишь прятали от него…
Ее правоту.
Это дуниане. И если оставить их в покое, какую религию они создадут? Каким завладеют народом? А если взять их с собой – узниками или спутниками, – разве смогут они с Мимарой не сделаться их рабами?
И только теперь как будто сумел он оценить всю опасность карликового умишка. Разве можно ощущать себя свободным рядом с подобными созданиями? Как можно позволять себе оказываться ребенком, которого подталкивают в нужную сторону на каждом повороте?
Над этими вопросами он подолгу размышлял в истекшие годы. Даже по прошествии лет в абстрактном виде они казались затруднительными. Да и разве могло быть иначе, если их постоянно поливала из своего колодца Эсменет.
Он, муж, отказавшийся от своей жены!
Однако задавать себе такие вопросы в присутствии живых дуниан значило показаться им еще более смертными.
Потому что они все еще существуют, понял он. От его ответа зависело нечто большее, чем просто жизнь.
Он заставил себя противопоставить эту пару, мальчика и мужчину, зернышку отвращения, внезапно проклюнувшемуся в его груди. Всегда лучше, подсказала ему часть души, обозреть со всех сторон тех, кого тебе нужно убить.
Тени отступали, прижимаясь к рождавшему их солнцу. Поскольку дуниане устроились выше, старый колдун видел, как линия, разделяющая тени и свет, наползает на них обоих. И если раньше они казались частью фундамента разрушенной башни, то теперь как бы разделились. Мальчик обнимал колени в позе слишком беззаботной, чтобы не оказаться заранее продуманной. Выживший уселся на манер возницы, утомленного долгой дорогой, – склонившись вперед, упершись локтями в колени. Его шерстяная туника, казалось, поглощала падавший на нее свет без остатка. Лицо его было исчерчено прямыми и изогнутыми шрамами, создававшими на коже случайную игру теней, подобную картине некого художника.
Оба они ответили на его взгляд с преданностью, приличествовавшей собакам, ожидающим подачки. Два таких заброшенных и жалких существа, изборожденная шрамами жуть и юный калека, выброшенные жизнью на отмель на самой окраине мира… Достаточно, чтобы вызвать в душе наблюдателя легкое сочувствие.
– Он говорит… он говорит такие добрые вещи, чтобы утешить меня…
Спектакль, старый волшебник понимал это. Их позы и поведение не могли не оказаться наигранными, выбранными для того, чтобы увеличить шансы на сохранение жизни – и на овладение ситуацией.
– Он говорит, что вернется один от моего семени, Сесватха – Анасуримбор вернется…
Может ли это оказаться случайным совпадением? Связанный с пророчеством сон, посетивший его на пороге Ишуали, конечно, намекает на многое, тем более увиденный глазами короля королей утром того дня, когда ему предстоит решить участь Анасуримбора – чистокровного дунианина и сына самого Келлхуса!
– Да какая разница? – вскричала изумленная Мимара. – Когда речь идет о самой судьбе мира, что может значить пара – всего пара! – жалких сердец? И не все ли равно, если это именно ты отправишь их на смерть?
Старый колдун повернулся к спутнице и бросил на нее гневный взгляд.
Ему уже доводилось слышать эти слова. Потупившись, он сжал переносицу большим и указательным пальцами. Он буквально видел перед собой Наутцеру, сурового, хрупкого, едкого, вещавшего ему во тьме Атьерса: «Полагаю, в таком случае ты скажешь: возможность того, что мы наблюдаем первые признаки возвращения Не-Бога, перевешивается реальностью – жизнью этого перебежчика. Заявишь, что возможность управлять Апокалипсисом не стоит дыхания глупца».
Теперь казалось, что все началось именно с этого мгновения, с давнего, произошедшего годы и годы назад события, когда Завет поручил ему шпионить за Майтанетом – еще одним Анасуримбором. И с тех пор он постоянно жил в мире загадок, умопомрачительных и фатальных, предвещающих, в грубом приближении, гибель цивилизации.
