Резкий удар крыльев. Оба вздрогнули. Холол скользнул вдоль кованой личины шлема, когда Сорвил приподнял голову, чтобы посмотреть в уходящий к небу канал. Нестерпимо яркий свет показался ему как будто жидким, но Сорвил, тем не менее, увидел ужасный силуэт – острый разящий клюв и длинную, как у лебедя, шею.
Аист несколько раз взмахнул крыльями в жерле световой шахты, а потом исчез.
– Потому что только покорность судьбе, – промолвил Ойнарал Последний сын, – может спасти истерзанную душу моего народа.
– Я не собираюсь служить Голготтерату!
Сорвил спешил следом за Ойнаралом в холодок пышно украшенного Пчельника. Он не имел ни малейших представлений о намерениях нелюдя – тот увлек его за собой из подземной палаты без каких-либо объяснений.
– И кому же ты собираешься служить? – спросил упырь.
– Своей родне, своему народу!
Ойнарал имел впечатляющий вид: щит заброшен за спину, хауберк надет поверх кольчужной рубахи, стеганка из катанной в войлок шерсти на плечах и груди. Холол в ножнах свисал с пояса, рукоять его почти касалась правой ладони нелюдя. Он казался устрашающим из-за схожести со шранком, но и подлинным – по причине, которую Сорвил мог приписать лишь Амиоласу. Подлинный инджорский ишрой былых времен.
– Значит, будешь служить Анасуримбору, – объявил он.
– Нет! Мне предопределено убить его!
– Но тогда ты погубишь свою родню и свой народ.
– Как… Откуда это может быть известно тебе?
Ответом на его вопрос стал недобрый взгляд.
– Как я могу не знать этого, человечишко? Я был там. Я был сику еще до горестного Эленеота. Я видел приближающийся Вихрь собственными глазами – видел, как шранки повинуются единой жуткой воле! Я видел на горизонте дымы Сауглиша, видел, как пляшут в водах Аумрис отражения пламени, объявшего могучую Трайсе. Я видел все… тысячи людей, вопящих от ужаса на причалах, видел этот бешеный натиск, видел, как матери разбивают своих младенцев о камень.
Голос его тускнел с каждым словом; описание меркло перед смыслом.
– Все знают о Великом Разрушителе, – возразил Сорвил. – Я спрашивал о другом: откуда тебе знать, что он возвращается? И о том, что только Анасуримбор может остановить его?
– Это было предска…
– Я был предсказан!
Нотка понимания ослабила жесткость взгляда неживого.
– Подобные предметы сложны для всякого человека, не говоря уже о таком юном, как ты.
– Ты забываешь, что, пока на моей голове остается эта проклятая штуковина, душу мою нельзя назвать ни молодой, ни человеческой.
Ойнарал шагал, погрузившись в раздумья, однако при всем своем боевом снаряжении он казался тем педантичным книжником, каким обрекли его быть собственные собратья. Сорвил осознал, насколько может доверять сыну Ойрунаса. Наши манеры всегда провозвещают нас. Всегда наше поведение выдает нашу душу. Последний Сын не управлял и не мошенничал, он предлагал трагические альтернативы, им самим связанные воедино. С различной степенью неведения.
Ощущения Сорвила утратили остроту, позволяющую ощутить надежду. Ойнарал не изучал древних – он был одним из них. Вопросы Сорвила громоздились друг на друга и требовали бессчетных ответов.
Да, подумал юноша, именно ответами нелюди всегда наделяли людей, будучи их наставниками…
Отцами.
– Эмилидис не признавал собственные удивительные работы, – наконец проговорил нелюдь, – но ни одной из них он не сторонился так сильно, как Амиоласа. Он приложил усилия, чтобы никто не забывал природу шлема.
– Но почему? – вскричал Сорвил. – Почему я должен предпочитать ваш миф живому свидетельству Ятвер? Почему должен я усомниться во Всемогущей Богине, которая ежедневно приглядывает за мной, возвышает меня, укрывает от зла? Ты слышал мое признание: ее плевок затуманил его взгляд, позволил мне посеять ложь там, где беспомощными стоят другие! И все же ты утверждаешь, что он, убийца моего отца, прозревает то, чего не видит Богиня?
Ойнарал не отрывал от него недовольного взгляда.
– А если я скажу тебе, – начал он, – что у твоей матери некогда был любовник и он-то и есть твой подлинный отец?
– Невозможно! – закашлялся в недоверии Сорвил. – Немыслимо!
– Именно, – проговорил Ойнарал с уверенностью прозрения. – Сама возможность этого немыслима.
– Я прошу у тебя объяснений, a ты порочишь мой род?
– Я говорю это потому, что Не-Бог настолько же невозможен для твоей Богини, твоей Матери Рождения. Не-Бог представляет собой явление, которое она не способна помыслить, которое не может познать, не может различить, вне зависимости от того, как бурно он переделывает мир. Существовать во все времена – значит забыть про эсхатон, предел этих времен, и Мог-Фарау как раз и является этим пределом. Эсхатоном.
Он посмотрел на хмурого молодого короля, а потом указал на одно из сменявших друг друга на стенах панно, на котором ишрой повергал башрага и шранка перед Рогами Голготтерата – но где это происходило, при Пир-Пахаль или при Пир-Мингинниаль?
– Не-Бог находится не внутри и не вовне, – продолжил Ойнарал. – Боги, которых воплощают твои идолы, не смогли предвидеть его явление две тысячи лет назад. Когда Оно шествовало по миру, они видели лишь разрушения, лишь его тень – разрушения, в которых они винили другие обстоятельства! Человеческие жрецы надрывали глотки, но безуспешно. Толпы вопили и набивались в храмы, но их Боги – твои Боги! – слышали только безумие и насмешку.
Сорвил внимал всем своим безликим лицом. Лишь Амиолас, только что представлявший собой нестерпимое бремя, удерживал его теперь на ногах.
– О чем ты говоришь? Что Ятвер обманута?
– Не только. Я говорю, что по природе своей Она не может не обмануться.
– Немыслимо!
Ойнарал только пожал плечами:
– Неизбежность всегда производит подобное впечатление на невежественных.
Сорвил пошатнулся, подавляя порыв, побуждавший его излить свое потрясение криком. Как? Как можно проснуться однажды утром и обнаружить перед собой подобные извращения? Пророков, пророками не являющихся, но тем не менее оказывающихся спасителями? И Богов, правящих столь же слепо, как короли?
Повсюду! Всякий раз, когда он обретал зернышко решимости, всякий раз, когда ему казалось, что он заметил истину в течениях его, мир немедленно отрицал это. Как? Каким образом ему удалось сделаться подобным магнитом, притягивающим к себе безумие и противоречия?
– На твоей голове находится Амиолас, сын Харвила. Знание обитает в тебе самом, с той же уверенностью, как и страдание. Нечестивый Консульт хочет погубить мир.
Ему не надо было задумываться, чтобы понять: хитрый нелюдь говорил правду. Воспоминания действительно находились в его голове, со всей своей силой и следствиями, неизбывным горем и ненавистью, но, подобно колесам сломанной мельницы, они оставались инертными, неподвижными, чем-то таким, к чему можно только прикоснуться пальцем, но не взять.
