Если человеческая часть Сорвила была потрясена, то нечеловеческая ощущала ужас и смятение, которые вызывала сама мысль о том, что братья его превратились в горьких нищих, живущих скудеющим запасом воспоминаний. Это была кара ослепленных душ, погрузившихся в оправдание страдания, в доказательство гонений, обрушившихся на них за брошенный судьбе вызов. Они были осуждены безрассудством, своим и только своим, и потому совершили самый человечный из присущих человечеству грехов.
Возложили свою вину на Небо.
Сорвилу нужно было лишь прислушаться к мраку, чтобы узнать цену этого безрассудства. Ибо там, где некогда с песней на устах трудились нелюди, теперь из тьмы доносились их безумные стенания. Ойнарал сказал ему правду: песня давным-давно бежала из подземных покоев. Только пэаны да панихиды звучали теперь в недрах Горы.
Прежде эти уровни населяли тысячи душ, здесь жила основная масса ишроев. Располагавшийся под Висячими Цитаделями, но простиравшийся на куда бо́льшие пространства и глубины, Хтоник был жилищем Связанных Договором, тех, кого произвели на свет в Родах Присягнувших, и негласным, но подлинным сердцем Иштеребинта. Толпы расхаживали под глазками его, толпы теснились на перекрестках Малых Ущелий. Сорвил помнил постоянный шум, подобный дождю, не перестук капель воды, конечно, но шум мастерских, проникавший сквозь изукрашенные изображениями стены, приглушенный ими настолько, что ушей достигали лишь тени звуков.
Однако от былого великолепия остались только темные и заброшенные коридоры, со всеми поворотами, стенами, украшенными бессмысленным шествием миниатюрных фигур, и полы, усыпанные мусором, скрывавшим в себе кости. Свет иссяк – Ойнарал старательно избегал тех коридоров, где еще мерцали отдельные глазки. Не стало усердной деятельности. Исчез шум всеочищающего дождя, от которого и получила свое имя Плачущая гора.
Сакарп рыдал ночь и день после триумфа аспект-императора, и, хотя общий хор поглотил его, Сорвил не слышал ничего другого, кроме своих горестных причитаний. И из какой бы дали ни прилетел с ветром этот стон, он мог быть лишь его собственным, ибо вызвала его личная утрата. Утраты нелюдей, однако, находились за пределами его понимания. От неестественного тенора по коже бежали мурашки. Слух отвергал этот безумный вопль. В каждом полном мучений покое он слышал боль тысячелетней кары, сошедшейся, как грани ножа, в острие настоящего; огромную жизнь, превратившуюся в жидкую глину – ужасы, рожденные барабанным боем, смолкшим тысячелетия назад. Смерть жены. Измена любовницы. Трагическое бегство. Утраты эти не могли принадлежать Сорвилу – да и кто мог бы приписать их себе, учитывая до безумия личный характер каждой из них? Само время рассыпалось на части в недрах Плачущей горы. И он внимал не имеющим смысла обрывкам, доносящимся из хора безумных преувеличений, мук и надрыва.
– Сломана левая нога! – деловито уверял один из доносящихся из тьмы голосов. – Мое колено какое-то не такое!
– Не смотри! – вдруг приказал ему чей-то голос. – Обрати в сторону свои очи!
И чем глубже они спускались, тем громче становилась какофония, превращаясь в оглушительный рев. Пустая болтовня тысяч голосов билась в воздухе, как попавшаяся на зуб вилам змея. Ни Сорвил, ни Ойнарал не пытались заговорить. Сику вел. Сорвил следовал за ним, одеревенев от недоброго предчувствия, внимая всякому полному муки вою, доносящемуся из-за рожденного Хололом облачка света. Стенания сделались громче, с ними сгущалось безумие, доводя до такого смятения, что он уже начинал страдать от собственной тоски, словно умножение жалоб, приносимых извне, делало их неотличимыми от владевшей нутром печали.
Сорвил стиснул кулаки, чтоб не дрожали руки, слепил из голоса пылающий комок.
– Этому погребальному плачу нет конца. – Не сознавая того, он охнул. – Проклятая могила! Как могли мои предки жить в подобном месте?
– Препояшься, сын Харвила. Истинная буря еще в пути.
Сорвил поглядел на Ойнарала и светлую точку, заставлявшую его спешить за ней.
– Довольно! – воскликнул он. – Оставим игры! Скажи мне! Скажи, куда ты меня ведешь? Каковы твои намерения?
Нелюдь остановился и пристально – слишком пристально – посмотрел на него.
– Я не дурак, – продолжил Сорвил. – Не один месяц я прожил среди сторонников Анасуримбора, вынашивая в своем сердце убийство! Ты не хочешь лгать мне – и потому я понимаю, что ты не утратил чести, и благодаря воспоминаниям я могу не сомневаться в этом. Я знал тебя еще ребенком! – Он бросил на нелюдя полный ярости взгляд. – Ты не способен лгать, Ойнарал Последний Сын, и потому медлишь, уклоняешься… зачем? Не затем ли, чтобы завести меня слишком глубоко, откуда уже не будет возврата?
Мрачный взгляд блеснувших глаз.
– Ты действительно так думаешь?
– Я думаю так, но пока иду за тобой. И, по-моему, настало время объясниться!
Смущение, пожалуй, даже болезненное, краешком своим коснулось фарфорового лика.
– Даже если это будет стоить жизни девушке и…
– Довольно! – взорвался король-верующий. – Довольно! О чем ты боишься поведать мне? Что ожидает нас в здешней тьме?
Ойнарал в смятении огляделся.
– Мы ищем моего отца, – в голосе его не было ни выражения, ни надежды.
Слова эти застали Сорвила врасплох. Стенания нелюдей пульсировали в наступившей тишине. Безмолвствовал и пустой Котел, как если бы череп юноши уже сросся с ним.
– Ойрунаса? – невольно переспросил он, зная это имя с такой же уверенностью, как имена Ниехиррена Полурукого, или Орсулииса Быстрейшего, или любого другого из героических владык равнин. Ойрунас, сумевший уцелеть в Первой Страже и командовавший Второй. Наряду со своим братом-близнецом Ойринасом числящийся среди наиболее прославленных ишроев Сиоля.
– Он еще жив?
Угрюмая пауза.
– Да.
– Но ведь он, конечно же… – начал Сорвил, но немедленно остановился.
Он знал боль подобной утраты. Тяжесть потери отца.
Однако нелюдь не смутился.
– Да, – повторил он. – Скорбь целиком поглотила его.
Стоя в пустом зале, они смотрели друг на друга: человек и нелюдь.
– Так вот зачем я нужен тебе? Чтобы вернуть к жизни твоего отца?
– Да, – сказал древний сику, отводя помрачневший взгляд. – Чтобы умолить его на последнее легендарное деяние.
Так они шли, человек и нелюдь.
Погребенные в недрах земли, шли они коридорами подземного сердца Иштеребинта, Плачущей горы. Шли как в гробнице. Окруженные напоминаниями о славе и оргиастических излишествах. По утоптанным ногами нагим смыслам, лежащим слоями бесплодных надежд. Суровой реальности уже хватало, чтобы дрогнуть, однако нематериальная часть подземного пути была еще хуже. Все эти утраты…
Как? Как могли мы пасть так низко?
Сику объяснил все, сказал, что целью их пути через Хтоник был Великий Колодец – огромная шахта, проходившая через бо́льшую часть Плачущей горы. Ойнарал не видел своего отца с тех пор, как в предшествующем тысячелетии великий герой оставил ишройские цитадели, но, судя по слухам, тот был еще жив, и Ойнарал полагал, что его отец бродит по берегам озера – Священной Бездны. При всем владевшем их душами беспорядке эрратики остаются связанными животными потребностями. И поэтому Сорвил и Ойнарал пока только слышали их, поэтому жалобы доносились откуда-то спереди. За исключением немногих, упрямцы собирались возле Великого Колодца, где подбирали всю пищу, которую были способны там раздобыть.
